Ох, они и ревели погорельцы, завидовали хозяевам уцелевших домов. А вышло – завидовать надо погорельцам. Деревня была довоенной постройки, избы неказистые, в заплатах из шифера, фанеры, подпёртые жердями. Так и так сами бы завалились набок.
Прослышав о пожарах, Москва посулила областному начальству дать коленом под зад из кресел. То, в свою очередь, вздрючило районных… Засуетились, задёргали ветхое бюджетное одеяло. Вышвырнули из жилищной очереди ветеранов, многодетных мам, калек. Выдали погорельцам на выбор – полтора миллиона на руки или коттедж в райцентре: с водопроводом, газом, стриженым газоном. Хэ-х, это за их-то халупы. Между дружными, отроду делившими радость и невзгоды деревенскими пробежала чёрная кошка. Везунчики-погорельцы покручивали на пальцах ключи от коттеджей, а пять оставшихся семей затаили в сердце крепкую обиду.
Все, кроме Галкиной матери: та рада – радёшенька, что изба уцелела. Её отец строил, в ней она с сёстрами-братьями родилась, Галку родила, Галкиных детишек нянчила. Каждая половица выхоженная, вытертая, родная.
Эта Галина мать вечный ребёнок, ей-богу, и всю жизнь такой была. Вернётся, бывало, домой из ларька. Пятиклассница Галка придирчиво пересчитает сдачу.
– Мам! Опять тебя продавщица обманула. И сахару, – качнёт на ладони кулёк, – тут меньше кило будет.
– И бог с ней! И на здоровье! – машет рукой мать. – И не жалко! В одном месте убавится – в другом прибавится.
Что с такой матерью делать? Только скорее взрослеть самой. После восьмилетки Галка поехала в область, окончила сельхозтехникум, устроилась на хлебозавод лаборантом. Вышла замуж, детки выучились, «фр-р!» – разлетелись по заграницам, одна даже из Новой Зеландии письма шлёт. Да и у самой Гали чемоданное настроение – не сегодня-завтра уезжает к дочке в Финляндию на ПМЖ.
– Несе Галя воду. Коромисло гнетьсе.
За нею Иванко, як барвинок, вьется…
Галя раскраснелась, разомлела, призывно поводит плечами под сервисно-гарантийной футболкой. Глаза затуманены: это её коронная песня. Это она, така хороша Халя, несёт по вишнёвой, белой от солнца улочке поскрипывающее тяжёлое коромысло. Её влажное горячее под рубахой тело жадно обласкивает взглядом молодой сосед.
– Прийшов у садочок. Зозуля кувала.
А ти ж мене, Галю, тай не шанувала, – дядя Петя покручивает ус. Тайком – чтоб не толкнула в бок жена – косится на пышные, как взошедшие на добрых дрожжах, прелести городской гостьи. На кошачьей усатой роже написано: «В порядке, в большом порядке бабочка, сочная». С другого конца стола с Гали не сводит масляных глаз ещё один сосед, Леонтий Сергеич. Ох, не миновать мужикам разборок с супругами…
Стол плотно – не облокотиться – заставлен: молодая картошка с мясом, застывшая жёлтыми пузырями яичница, крупно нарезанные и пересыпанные солью помидоры и перцы. Галины гостинцы из города: колбаса, сыр, открытые банки с консервами, развёрстые золотые и серебряные коробки с конфетами. В центре стола – трёхлитровая банка с плещущейся на дне опалово-мутно-белой крепкой бражкой.
Запыхавшаяся мать таскает из кухонного закута тарелки со снедью, уносит грязные, приносит чистые, из уважения к гостям перетирает полотенцем. Увидев перед кем-нибудь пустую посуду, пугается, всплёскивает руками. Не слушая усталое Галино: «Мам, угомонись ты!» – бежит к печи, накладывает свеженькое, горячее.
Самое время дяде Пете охватить большую лохматую чёрно-седую голову и взреветь так, что все за столом вздрогнут: «Эх, Россия-матушка, загубленная головушка!» – первый сигнал о том, что застолью пора закругляться.
– Вот, Галка, дети твои, – плачуще укоряет дядя Петя. – Эвакуировались, где безопасней. А Родина – пропадай? Рвут Р-рассеюшку на куски вор-роны… (За столом все вздрагивают и морщатся от раскатистых «р»).
И – без перехода:
– Чёрный ворон, чо ты вьёсся над моею головой…
Дядю Петю уводят. С крылечка, а потом с улицы доносится удаляющееся:
– Ты добычи не дождёсся, чёрный ворон…
– Ну, значит так, – Галя тяжело обводит взглядом гостей. – Знает один – не знает никто. Знают двое – знает свинья.
Никто не хочет быть свиньёй. А и захочет – теперь повязаны одной верёвочкой.
– Чтобы никаких бензинов-керосинов, – в который раз инструктирует Галя. – Бересты, лучин нащепите. Запаливать с юго-восточного угла. Завтра к ночи, обещали, подымется ветер с юго-востока. Головёшки на пожарище под золой неделями тлеют – раздует. Да и никто разбираться не будет, не до этого: вся область полыхает. Пятью избами больше – пятью меньше… И не медлить: через неделю обещают циклон, затяжные дожди, тогда всем тут куковать до скончания века. Всем ясно?
– Да ясно-то ясно. – Умный Леонтий Сергеич опустил смурную голову, катает по столешнице хлебный шарик. – Одно смущает: матушка твоя. И раньше не больно умна была, а теперь вовсе слово на языке не держится, как понос у малого дитя. Спровадить бы её, от греха подальше.
– Мать я беру на себя. С тёткой Юней с Кирпичного есть договорённость. Две сестры, две пенсии – вместе старость будут коротать, куда лучше.
Скосила глаза на полную загорелую руку – там самозабвенно пировал комар.
– Ишь, надулся как пузырь. Вот-вот лопнет, а отвалиться жалко. Чисто олигарх, – звонко хлопнула ладонью, размазала кровь. – Кровопивец!
– Ма-ама! Обо мне не думаешь – внуков пожалей. Ведь как рыбы об лёд бьются. Это только говорят: мол, за границей мёдом намазано, а они там каждый цент считают. За каждый чих платят. У невестки роды на носу, правнук у тебя родится, слышишь: правнук! Другая бы бабушка наизнанку вывернулась, а ты палец о палец не ударишь. Эгоисткой была – эгоисткой осталась. Всю жизнь в своё удовольствие прожила. Хоть какую помощь мы от тебя видели?! Да я же тебе подбрасывала то колбаски, то консервиков. Скажешь, не так?
– Так, Галя, так. Только… Чего такая спешка, пожар? Дом, он ведь живой, всех нас вырастил. Ребятки бегали, пяточками туп-туп… Дедушка твой его строил. Говорил: будто (всхлипнула) бог топором и пилой водил. Лёгкость и сила неслыханная в руках, как в крыльях.
– Мама-а! Мне на днях уезжать, нужно торопиться. Дом старый, своё отслужил. Так и так сгниёт, короед вон из каждой щели прёт, на голову труха сыпется. Гнилушка гнилушкой, грибком, плесенью из углов пахнет. Того гляди, крыша обвалится, тебя во сне балкой пришибёт. А в области программа, называется «аварийное и ветхое жильё». Снесут старый дом (Галя не осмелилась сказать о поджоге) – дадут миллион, а то и полтора. Это если в доллары перевести – на образование внукам… Пускай хоть они по-человечески поживут! Меня не жалеешь – внуков пожалей! Камень бы слезами залился, а ты… хуже камня. Зверь ты, что ли?! – Вскрикнула. – Какая ты мне мать после этого?!
До трёх часов ночи горел свет в избе, металась крупная Галина тень по занавеске. Под утро мать сдалась – и будто съёжилась, состарилась. А может, предутренний жиденький свет резче очерчивает морщинки…
