И слышит Верочка голос, прекрасный, как у Монтсеррат Кабалье – нет, в тысячу раз прекраснее:
– Люди поняли несовершенство суда человека над человеком и изобрели робота – судью. Видишь, Верочка, как умно придумано. Подсудимого усаживают в кресло перед монитором. Микрочип, вживлённый в мозг человека, в мельчайших подробностях передаёт картинку преступления. Не надо свидетелей, понятых, следователей, адвокатов и уж, прости, Верочка, – суд тоже упразднён. («Правда, чрезвычайно удобно, Верочка?» – «Правда», – соглашается Верочка).
Вот здесь вмонтирован калькулятор: он приплюсовывает отягчающие обстоятельства, отнимает смягчающие, подбивает дебет-кредит. Из прорези, похожей на дисковод, – видишь, Верочка? – ап! – выползает распечатка с готовым приговором и печатью. Из судопроизводства полностью исключён человеческий и административный фактор».
И думает Верочка: «Как это удивительно разумно продумано. И как же люди жили до сих пор и не додумались до такой простой полезной вещи?»
И снова Верочка радуется, резвится. И видит: к будке тянется длинная очередь. А из будки разбегаются много узких, маленьких очередей. И для каждой приготовлены решётчатые вольеры.
– Вот здесь, Верочка, – звенит меццо-сопрано, – здесь так называемые «колоски». Это безграмотные тёмные люди, которые ценят свою и чужую жизни дешевле колосков и топчут и вырезают друг друга под корень.
А это, Верочка – это те, кто ножей и топоров в руки не брали, но их руки по локоть затоплены в крови. Видишь даму в вечернем платье? («Да, – отмечает Верочка, – красивая дама, и совершенно роскошное платье. Ах, если бы мне такое платье, а к нему прюнелевые башмаки от Королёва!»)
– Робот-судья, – продолжает дивный голос, – подсчитал, сколько стоят её платье, бриллианты, автомобили и перевёл эти деньги в хлеб, в молоко и в лекарства. Далее он извлёк из памяти статистику, сколько людей умерло без этих хлеба, молока и лекарств. Даме предъявлено обвинение в непреднамеренном убийстве. Всего получилось 227 взрослых человек и 904 ребёнка.
И Верочке уже не хочется ни красивого платья, ни прюнелевых башмаков от Королёва.
– А видишь этих элегантных господ? – продолжает голос. – Им инкриминируют хищения в особо крупных размерах, злоупотребление доверием, предательство… На их счету миллионы не рождённых и преждевременно умерших людей. Робот-судья признал их виновными в групповом предумышленном массовом убийстве, совершённом с особым цинизмом и жестокостью. За такое ещё и казни не придумано.
И снова Верочка прыгает, резвится. И видит вольер с открытыми воротцами, и там много понурых несчастных людей. Даже по их опущенным лицам видно, что это исключительно деликатные, порядочные и законопослушные люди. Но отчего они даже не делают попытки выйти на волю?
Голос, будто прочитав Верочкины мысли, говорит:
– А это, Верочка, преступники, которые МОЛЧАЛИ.
– Разве это преступление – МОЛЧАТЬ? – удивляется Верочка.
– Это самое страшное преступление, Верочка. Помнишь сбитых на обочине детей? Будь малая малость: пешеходная дорожка – они остались бы живы. Но родители МОЛЧАЛИ. И теперь им казнь на всю жизнь – смерть их детей.
И тут Верочка замечает, что одна осталась перед красной будкой, и дрожит…
Она просыпается, смущённо потирает щёку с отпечатками клавиатуры.
– Вера Павловна, – секретарша с бледным лицом раскладывает на столе свежий номер «Сплетницы» – известной жёлтой газеты. Во всю обложку броский заголовок: «ПЕДОФИЛ СКРЫВАЛСЯ ПОД МАСКОЙ ЭКСПЕРТА-ДЕТСКОГО ПСИХИАТРА!!!» Чуть ниже: «ВЕРХОВНАЯ СУДЬЯ В ЛЮБОВНОЙ СВЯЗИ С РАСТЛИТЕЛЕМ МАЛОЛЕТНИХ!!!»
И – снимок крупным планом: сблизившиеся лица Веры Павловны и Психолога Плюс – там, в садике. В тот миг, когда он глазами спросил: «Служебный роман?»
ОТЕЛЬ «У ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА»
Катя называла себя: притягивающая шум.
Несколько лет назад им с мужем Володей удалось вырваться из ненавистной коммуналки. Наконец-то! Тишина (лучшая музыка в мире), уединение, благословенный покой. Окна новой квартиры выходили на недостроенный, чернеющий провалами окон, как под бомбежку попавший дом. Оно понятно: у кого нынче на строительство есть деньги?
Как только Катя с Володей въехали, деньги мигом нашлись, стройка весело, шумно и пыльно возобновилась. Очень скоро дом заселили. И как раз напротив их квартиры разместились: галдящая детская площадка, турник для выбивания ковров, скамейка для полуночных парочек и бомжей, а также лужайка для выгула собак.
Потерпев годик, Катя обменялась из центра на окраину. Квартиру выбирала придирчиво: чтобы окошками на лес, на чистое поле. Простор, птички поют, травы колышутся – красота. На доплату от обмена Катя съездила в санаторий подлечить расшатавшиеся нервы. А вернувшись, прочитала на дверях подъезда объявление. Жильцы приглашались на общественное слушание по поводу прокладывания в чистом поле окружной магистрали, а также строительства под боком бензозаправочной станции.
Катя боролась как тигрица: проводила разъяснительную работу среди пенсионеров, митинговала в кабинетах, собирала подписи и звонила в газеты. Магистраль проложили, и невозможно стало форточку открыть из-за бензиновой гари и реактивного рева большегрузных фур.
Не слушая ворчание Володи («Живут же, мол, другие люди»), Катя стала подыскивать новый обмен. На этот раз отдала предпочтение старому зеленому району, заселенный преимущественно старичками. Магистрали здесь не проложишь. Сердце что-то такое подсказывало, и она почти не удивилась, когда сразу после новоселья в квартиру этажом выше, как раз над их головой, из пятнадцатилетней отсидки вернулся мужик по прозвищу «Черепица». Он созвал бичей со всего района отметить это грандиозное событие и пообещал, что покажет жильцам кузькину мать. Катя тихо ужасалась, а соседи вдумчиво припоминали: «Да у нас тут до вас вроде тихо, спокойно было».
Катя поняла: бороться бесполезно. Переберись она на новое место жительства, туда тотчас вселится фанат группы «Rammstein», под носом вырастет пивной ларек, торгующий 24 часа в сутки, соседи заведут нудно гавкающую тварь, откроется автостоянка с голосящими по ночам противоугонными сиренами… Зато там, откуда она в панике бежала, все нормализовалось: ночного меломана забирали в армию, ларек переходил на мирную торговлю хлебом и молоком, собаку усыпляли, а автостоянка закрывалась как нерентабельная.
Что обидно: рядом сладко спал-посапывал Володя, и плевать ему было на мучения жены. Катя нарочно вертелась так, чтобы задевать и толкать мужа. Он мычал и переворачивался на другой бок. Дундук. Хотя Володя-то чем виноват? С этими обменами и Катиными истериками исхудал, бедный, вкалывает как проклятый, до постели еле ноги доволакивает. Повезло ей с Володей, что и говорить.
В свой медовый месяц они, тогда совсем еще юные студентики, рванули дикарями на юг. Возвращались в конце августа. На южном вокзале было столпотворенье и светопреставленье: плакали дети, людям на полу было негде присесть, стояли в затылок, как в концлагере.
