Ну, что. Чем так, лучше никак. Лучше дом престарелых. Ольга Сергеевна нагнулась (она была выше Бориса Ильича) и поцеловала фиктивного супруга в плешивую голову. А он, тянясь на цыпочках, тычась, благодарно мокрыми щеками извозил лицо Ольги Сергеевны. И оба неловко, стыдясь, искали сморщенными губами друг друга.
– Боринька мой!
– Олюшка!
«Тили-тили-тесто, жених и невеста!» – пищала из кустов имбецилка Нюша.
Оба вошли в тот возраст, когда природа: солнце и облака, ветер, снегопад – стали гораздо интереснее самого захватывающего фильма по телевизору.
Обсудили этот факт и поняли: ой как мало отпущено человеку времени наблюдать чудо божие: небо, солнышко, траву. Только к цыплячьей старости начинаешь это понимать и спешишь использовать каждую минутку. Жмурясь, греешься в мяконьких байковых лучах солнышка, пощёлкиваешь клювиком, томно тянешь лапки, как разомлевший цыплёнок.
Когда зарядили колючие осенние дожди, сидели дома. Уютно пахло Борисовыми котлетками, кот на коленях хозяйки растекался и свисал на пять сторон лапами и пушистым хвостом. Смотрели телевизор, преимущественно советские передачи и фильмы. Вставляли разные умные замечания и комментарии.
Вон «Блондинку за углом» давеча показывали. Там бывшая учительница (артистка Ханаева) весь фильм орёт как резаная, потому что будто бы сорваны связки. Так никчёмная это учительница, единица, «неуд» этой учительнице за непрофессионализм.
Вот Ольга Сергеевна всю жизнь в школе проработала и умела держать железную дисциплину. Ни разу голос не повысила, а ребятки её слушались, в рот смотрели, муха пролетит – слышно было. До сих пор каждые 1 сентября и 8 марта приходят в дом престарелых, приносят тортик и цветы любимой учительнице. А вы говорите.
– Какая ты у меня славная, талантливая, Оленька!
Вообще, щемило сердце, светло и грустно было наблюдать в какой-нибудь передаче «Вокруг смеха» залы с плохо, одинаково, серо одетой советской публикой. А лица были хорошие, славные, простые и наивные. Люди доверчиво смотрели на сцену, смеялись и хлопали – такой сплошной большой ребёнок.
Вообразить в страшном сне не могли, что ждёт впереди. Но так же восторженно и наивно слушали человека с родимым пятном на лбу, и били в ладоши. И, нетерпеливо подняв лица и зачарованно распахнув глаза, ждали: сейчас, вот сейчас развернут нарядную блестящую коробочку, а там – ап! – чистенький готовенький коммунистический капитализм, как в Швеции.
Но никто шведский капитализм на блюдечке преподносить не собирался, а как раз наоборот – из красивых обёрток скалил зубы дикий чёрный, чёрный капитализм. Это было безбожно и бессовестно – так обидеть большого доверчивого ребёнка. Как заманить в джунгли и бросить на растерзание хищникам.
– Какой вы умница, Борис Ильич! Вам бы депутатом баллотироваться.
Директриса Роза Семёновна держала персонал дома престарелых в ежовых рукавицах. На его (персонала) лицах навсегда приклеилось зависимое, просительное выражение: «Ну пожалуйста, ну Розочка Семёновна, дайте нам взаймы!» А в её глазах читалось жёсткое ответное: «Не дам! Отзыньте!»
Она шла по коридору, и её ноздрей коснулся дразнящий, раздражающий, совершенно возмутительный, неуместный, чуждый и противоречащий устоям дома престарелых, запах нежных сочных домашних котлет.
От котлетного запаха текли слюнки, он смело и юно перебивал въевшиеся запахи хлорки, кислой капусты, мочи и дешёвого освежителя воздуха. Он мог вызвать у обитателей дома престарелых совершенно нежелательные и непредсказуемые ассоциации: с домашним уютом, теплом, с прежней жизнью и, страшно подумать, с семейным счастьем.
Крамольный запах доносился из 116-й, бывшей зыряновской.
Под ноги Розе Семёновне, мявкнув, метнулся пушистый круглый, как мячик, кот. Она его раздражённо поддела остриём туфли, швырнула в угол – тот взревел дурным голосом и стрелой унёсся, пропал в лабиринтах коридоров.
Роза Семёновна вернулась в кабинет в дурном расположении духа, велела принести всю отчётную документацию за период своей долгой отлучки. Просмотрела, швырнула папку. Вызвала ближайшее окружение, устроила разбор полётов.
– Это что у нас опять за пыльные музыри всплыли, то есть, конечно, я имею в виду мыльные пузыри, а?! Я для того 116-ю ремонтировала, чтобы эта сладкая парочка в ней своё личное счастье устраивала?! Кто позволил? У меня вип-клиент на подходе, а 116-я, видите ли, занята!
– Но что делать, Роза Семёновна? Переселить некуда, всё забито, дом не резиновый… Не разведёшь ведь, печати в паспортах стоят.
– Заныли. Раньше соображать нужно было. Сейчас остаётся действовать. Родственники вип-клиента поджимают.
Роза Семёновна перевела взгляд на главную медсестру. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, впившись зрачок в зрачок, как тяжеловесы, единоборцы сумо.
– Кого, Роза Семёновна?
– А то не знаете, – раздражённо прикрикнула. – Дюймовочка вы наша. Нечего глазками хлопать, целку из себя строить. Не мне учить. – Немного остыв, рассуждала: – Без баяниста нам никуда. Без музыкального сопровождения танцульки и концерты самодеятельности не оставишь. Соображайте. Ищите, что у неё? Сердце, давление, сахар? Ступайте, и бог и медкарта вам в помощь.
Завхоза задержала в дверях:
– Всех котов-нелегалов немедленно изловить и усыпить. Развели тут без меня антисанитарию.
Кабинет опустел. Роза Семёновна в задумчивости пощёлкала тяжёлым перстнем по телефонному аппарату. А не отправить ли любвеобильную старушку на обследование в областной диспансер, где специализируются на Альцгеймера? Естественно, обследование затянется, выявятся проблемы… Тем более, у тамошней главврачихи имеется давний должок перед Розой Семёновной. Тоже вот так возник вопрос по неудобному старичку в щекотливой ситуации.
Правда, дурында медсестра что-то лепетала о слабеньком сердце сиреневой старушки: выдержит ли переезд, разлуку и прочие стариковские сиропные сопли-вопли… Ну да, все под Богом ходим, от судьбы не уйдёшь.
Ольга Сергеевна сидела на облаке в обнимку с котом, болтая ножками, и любовалась закатом цвета спелой облепихи. И не было рядом Бориса Ильича, чтобы сказать, что закат – это мазня и акварелька… Но ей не было грустно. Всё казалось новым, удивительным, по-детски любопытным. Она летела так стремительно, что захватывало дух.
Оседлав соседнее облачко, управляя им тростью, лихо пронёсся старик с развевающимися по ветру серебряными прядями. Ольга Сергеевна приветливо покивала ему, как старому знакомому.
А может, это был другой старик. А тот, серебряный, не пришёлся ко двору на Сейшелах, и его с его великолепным чемоданом вернули в опустевшую 116-ю. Ольга Сергеевна об этом никогда не узнала. Она устроилась удобнее в мягком облаке, которое тут же податливо, с готовностью приняло под ней форму кресла-качалки.
Лететь предстояло приятно и долго. Куда, она не знала, но что путешествие предстояло приятное и долгое – это точно.
