Укутанная в кофточку и шаль (холодрыга жуткая!), Лена последние дни досиживает на своём рабочем месте. На её место назначена продвинутая девчонка из культпросвета. Уж она будет лихо проводить «ночи в музее», не пряча глаза и не блуждая вымученной улыбкой.
Из огромного, во всю стену, продуваемого окна виден город в промышленных морозных дымах. По шоссе ползают букашки и червячки машин и автобусов. От города до ликёрки проложена серебряная берёзовая аллея, густо усеянная чёрными точками. Это табунами гуляют бабки, бывшие заводские работницы.
Спиртзавод и ликёрку построили сорок лет назад, сметя окружные деревни и фермы. Колхозницы перешли сюда работать в полном составе. И вот теперь на заслуженном отдыхе: дважды в день, как по расписанию, совершают променад. Хоть часы по ним проверяй.
Конец рабочего дня. Инженерши, технологи – и Лена вместе с ними, – стуча зубами, синие от холода, бегут домой. У встречных старух блестящие глазёнки, румяные дряблые личики. Галдят, топают подшитыми валенками. Все в толстых лыжных штанах, бойко машут палками – занимаются скандинавской ходьбой.
– Нет бы, дома сидели, – раздражается молоденькая плановичка. – Щи варили, пыль вытирали, внуков нянчили. Здоро-овьем своим они занима-аются. Кому-то оно нужно, их здоровье.
Её поддерживают, припоминают:
– Нынче у нас весь отдел гриппом болел, месяц валялись с температурой. Выходим с больничного: зелёные, шатаемся. А старым поганкам хоть бы что. «Долгонько, – ехидничают, – вас, молодёжь, не видно было». И вирус их не берёт.
Начинают неприязненно рассуждать: откуда у старух этого поколения богатырский иммунитет? Война их коснулась краешком. Деревенское детство, свежий воздух, экологически чистая еда. Брежневская стабильная эпоха. Уверенность, что мы живём в лучшей стране в мире.
– Вот увидите, девочки, – ноет плановичка, – для нас пенсионный возраст точно поднимут до шестидесяти лет, а то и выше. Да не доживём – зароют. А эти на наших поминках опрокинут водочки – и дальше будут свой моцион совершать.
Лена помалкивает. Это камешек и в её огород. Совсем скоро она примкнёт, вольётся в старушечьи табуны. Пополнит их ряды и… подвергнется молодым жёлчным атакам в свой адрес. Ну почему у нас в стране во всём, всегда болезненное противостояние? Начальник – подчинённый, богатый – бедный, здоровый – больной, молодой – старый?
– Говоришь, на пенсию вышла? Ну и пенсионерки пошли. Да на тебе ещё тридцать лет пахать можно – не охнешь, – уперев руки в могучие бока, Лену критически осматривает старуха гренадёрского роста. Типун ей на язык. Дёрнуло Лену в обеденный перерыв забежать в магазинчик за колбаской к чаю. Бабки топчутся в ожидании, когда привезут яйцо-бой. Здесь у них что-то вроде клуба по интересам, и возглавляет его высокая старуха. Все зовут её бабТася.
Это она организовала при заводе ветеранский хор и ежедневную оздоровительную гимнастику. Выбила зал для вечеров, кому за 55 – с чаепитием, пирогами и танцами. Там бабки кружатся под музыку: румяные и помолодевшие, с развевающимися седыми прядками. По очереди кружат и вертят, одного на всех, уцелевшего плешивого, полупарализованного, вспотевшего от счастья старичка. Цветочки вы наши алые.
Если какую-нибудь старушенцию родня не пустит на вечеринку или чрезмерно припашет по дому, или ещё по-другому обидит – домашним тиранам не поздоровится. Вечером в квартиру ввалится гневная толпа старух, возглавляемая бабТасей.
– Она своё отпахала, понятно?! И – ша! А будете возникать – привлеку профсоюз. У нас – бабкиархат, ясно? Бабкократия! – бабТася грозно мотает толстым пальцем под носами обалдевших снох, зятьёв и внуков. Старушку торжественно одевают и, как невесту, уводят под белы рученьки на девичник.
…У бабушки Анюты – глазки мелкие, блёклые, радужки разноцветные. И правда – анютины глазки. Ей на старушечьих вечеринках скакать некогда: живёт на городской окраине. Свой дом, огород, коза. Ещё есть племяш, который охотится на тёткину пенсию. БабТася взяла над бабушкой Анютой опеку.
Привлекла Лену, как начинающую приверженку бабкиархата. А заодно и Лениного лысоватого бойфренда Валеру – подменного шофёра директора ликёрки. В свободное время в шикарном директорском авто он подбрасывает бабушку Анюту на старушечьи мероприятия.
И вот пропала бабушка Анюта. Тревогу забила бабТася. Пытала старух в магазине: кто видел в последний раз, не собиралась ли куда, не сказавшись? В магазин ввалилась свежая, окутанная морозным паром старуха. Прислушалась и всех огорошила:
– В больнице ваша подружка. Без памяти лежит вторые сутки. Кто-то по башке дал и избу подпалил – угол почернел.
Старухи взвыли: кому перешла дорогу тихая бабушка Анюта?! Анютиному племяннику-алкашу? Охотникам на «золотой» участок, на котором стоит домик бабушки Анюты? Близко к городу, газ-вода рядом.
Всеведущая старуха объявила: племянник уже в СИЗО. Вторую версию следствие разрабатывает… БабТася была уязвлена в самое сердце. Чтобы кто-то опередил её, да ещё щеголял словами «версия», «следствие»… Сроду такого не бывало.
– Вот что, девки, – грубо и решительно перехватила она инициативу. – На чужом горе языки чешете – а у Анюты коза не доена – не кормлена.
Охрипшая от крика коза была обихожена. Кутаясь в шубейки, бабТася с Леной бродили по стылой избе бабушки Анюты.
– Натоптали-то, натоптали. Ни печати на дверях, ни хотя бы замок не удосужились повесить. Милости просим злодеев – улики уничтожать… Оп-па! – бабТася залезла в печной отдушник, развернула цветную тряпку. – Вон она, Анютина пенсия – целёхонька. Шесть тыщ триста рублей.
– Это значит что? – провозгласила бабТася, подымая палец к чисто выбеленному потолку. – Это значит: Анютин племяш зря в СИЗО сидит. Он ведь знал все Анютины запасники, как свои пять пальцев. Нюх у него на них прям собачий. Он бы первым делом выгреб заначку и нажрался. Эй, шерлоки холмсы недоделанные! – это бабТася обратилась к виртуальному следствию.
– Значит, всё-таки участок? – вздохнула Лена. – Из-за куска земли убивать человека…
БабТася что-то тяжко обдумывала.
– Насчёт участка – это, Ленуха, ложный след. Участок-то племяшу в любом случае достаётся, как единственному наследнику. Им проще было сразу племяша убрать. А уж потом бабушку Анюту: она ж доверчивей ребёнка. Документ подсунуть на подпись. Избу спалить – а Анюту в дом престарелых. Или просто её смертыньки дождаться – недолго осталось. А если этого не произошло, значит…
– Значит, племянник решил ускорить события и после смерти тётки завладеть участком, продать и пропить! – подхватила Лена.
На дворе просигналил Валера: быстрей, девочки. Шеф через полчаса велел быть у парадного, как штык.
…К бабушке Анюте не пускали. Но с чёрного хода их провела санитарка, бабТасина подружка. Больная, не узнавая, повела «анютиными глазками» и несколько раз жалобно прошелестела слово «бутылка».
– Видать, её, бедную, бутылкой крепко по голове шваркнули, – подтвердила санитарка. – Либо племянник на бутылку требовал.
