Итак, собрание шло, и шло именно в том порядке, какой ему задала Ленусик. Ее раздражало только поведение комсорга – им был единодушно выбранный на этот пост бывший председатель учкома. Он, как и Ленусик, получал ленинскую стипендию и тоже занимал ответственный пост, но ничуть не кичился этим, а, напротив, это его как будто даже тяготило. Он был демократичен и всеми любим.
Сейчас ее раздражало его напускное, как ей казалось, легкомыслие. И она, не прекращая маятникового перемещения по диагонали комнаты, бросила ему:
– Не позируй, пожалуйста.
Циунчук, заслышав голос своей любимицы, проснулся и умиленно закивал головой. Тут же Ленусик услышала отчетливый шепот из-за стола: «Товарищи, давайте не будем позировать, иронизировать, поэтизировать, фантазировать, прогнозировать и дозировать. А будем всеобщими усилиями анализировать, конкретизировать, визировать и базировать. А потом от этой бредятины дружненько все вместе агонизировать. И все будет о, кей, товарищи».
Это вызвало негромкий, но дружный смех участников собрания. Ленусик резко остановилась, будто наткнулась на стену. Шурочка и Родик вздрогнули, разомкнули мысленные объятия и посмотрели вокруг кроличьими глазами. Циунчук спал, опустив маленькие припухшие веки…
Теперь, в трамвае, при воспоминании об этом у нее снова запылали щеки и уши. Ей вдруг стало обидно. Она искренно не могла понять, чем вызывает постоянную ненависть ребят. Ей казалось, что она всегда делает нужное для всех, полезное дело. Да так оно и было.
Если разобраться, она одна сейчас львицей дралась за Родиково будущее. Остальным, поразительно легкомысленным и равнодушным, и любимому всеми комсоргу в том числе, было наплевать друг на друга. Весь вечер они нетерпеливо посматривали на часы в ожидании дискотеки… И это называется: будущие педагоги! А глупый Родик снова боготворил глупую Шурочку.
Ленусик открыла дверь своим ключом. В прихожей было не повернуться из-за топорщившихся на вешалке шуб и пальто. У них с хозяйкой всегда было тихо, а тут из-за двери гостиной громыхал магнитофон. Было накурено, сладко пахло духами, на полу валялись в грациозных позах разбросанные женские сапожки.
Ленусик нахмурилась, вспомнив, что сегодня вернулся хозяйкин сын. В кухне на подоконнике (на столе не было места из-за тарелок с объедками) она поела купленные в институтском буфете колбасу и сметану и выпила холодного чаю.
Пока она пережевывала и глотала, рассеяно думала, что с завтрашнего дня придется перенести чаепития в свою комнату, несмотря на то, что это причинит ей неудобства. И тут же, не откладывая, выполнила решение и, уходя, сердито забрала с собой чайные принадлежности.
У себя в комнате она села за стол, карандашом в учебнике отчеркнула страницы – от и до, это была почти треть толстенной книги, и это нужно было одолеть до 23. 30. По истечении сурово установленного срока Ленусик устало закрывала учебник, минуту сидела приложив прохладные пальцы к горячим векам – под ними пульсировала в сосудиках кровь. Потом шла в ванную, принимала контрастный душ и ложилась спать. Если б у Ленусика настроение было еще хуже сегодняшнего, или если бы у нее подскочила температура под сорок, живи она или умри, но отчеркнутое карандашом было бы прочитано.
В полночь Ленусика утомила громкая музыка в соседней комнате и жизнерадостный топот молодых здоровых ног. Она вздохнула, пригладила волосы и вышла в прихожую. Там перед зеркалом незнакомая девушка примеряла сапоги Ленусика.
Ленусик подождала, пока та их нехотя стянула, и потом сказала:
– Пожалуйста, передайте своим приятелям, чтобы они обратили внимание на время и вели себя потише.
Девушка, как поступили бы в этой ситуации все нормальные девушки, фыркнула и, вызывающе покачивая толстенькой попочкой, обтянутой джинсами, ушла к своим. По-видимому, она все-таки передала: из комнаты донесся взрыв смеха. Потом там начали танцевать с утроенной энергией. Ленусик постояла, раздумывая, потом решительно накинула пальто и вышла из квартиры.
Через некоторое время она вернулась, вся облепленная мокрым снегом, а вслед за ней ввалился похожий на снежный ком милиционер.
– Это входит в ваши прямые обязанности, – продолжала убеждать его Ленусик в том, в чем, по-видимому, безуспешно убеждала всю дорогу. – Их поведение расценивается как аморальное, из хулиганских побуждений. И если вы не отреагируете…
Милиционер чувствовал себя не очень уютно и в душе был целиком против настырного Ленусика, который вовсе не был похож на младенца, для которого детское время вышло. Но нужно было реагировать, и он нерешительно постукал согнутым пальцем в дверь.
Из кухонного закутка испуганно выглядывала сонная хозяйка в мятой ситцевой рубахе. Ребята, усмехаясь, пожимали плечами и ворча сквозь зубы, разбирали в прихожей одежду. Милиционер вышел первым, сердито топая снежными валенками.
А Ленусик взяла кусок мыла, полотенце и пошла в ванную. Нужно было спешить дочитывать оставшиеся страницы.
Когда она проходила мимо кухни, ее остановил хрипловатый мужской голос:
– Слушай-ка, девушка. Впредь предупреждай меня, хозяина квартиры, о том, что ты собираешься делать. Если хочешь здесь находиться.
Он сказал «не жить», а «находиться», что можно было приравнять к «не быть выставленной за дверь». Так оскорбительно с Ленусиком никто смел разговаривать. Ленусик проглотила оскорбление.
Вслед Ленусику смотрел, задевая головой дверной проем, парень. Странное у него было, точно вылепленное из двух половинок, лицо. Нижняя половина – ясная, юная, с красиво, резко очерченными губами. Верхняя – пожившая, пасмурная. От уголков глаз к вискам веером расходились тонкие белые морщинки, не поймешь, то ли старившие, то ли молодившие их обладателя.
Где-то Ленусик читала, что такие морщинки бывают только у мудрых и добрых людей. Или ей показалось, что она читала?
* * *
Темная, неграмотная женщина, желая добиться внимания со стороны возлюбленного, шла к ворожее. Вконец растерянная от приключившегося с ней председательница учкома отправилась к студентке-пятикурснице Любе Луц. Люба была широко известна по институте тем, что каждый семестр ей регулярно делалось от одного до трех предложении зарегистрировать брак (без розыгрышей). И это при том, что Люба была неинтересна, неизящна, разве что славилась покладистым характером и кулинарными способностями. Обыкновенная толстуха.
В пустой прохладной аудитории, зябко кутаясь в пуховый платок, она говорила Ленусику, что это АБСОЛЮТНО неважно, красива женщина или нет. Главное: женственная ли она, мягкая, слабая ли. Обрати внимание, кто остается в разведенках и старых девах – сплошь красавицы. Женственные, мягкие и слабые – никогда.
– Это важно? – переспросила Ленусик недоверчиво. Ужели счастье столь возможно?
Но Люба тут же морально уничтожила ее:
– Ты не имела и не будешь иметь успеха. – Выдержав паузу, во время которой Ленусик побелела, как мел, потом побагровела, а потом снова побелела, Люба милостиво закончила: – Если как можно скорее не займешься собой.
