Она как историк знала: когда война – воюет вся страна. Мерзнет, голодает, воет над похоронками. Ее мальчик умирал. В это время страна от Калининграда до Владивостока азартно подсчитывала, сколько раз в сутки трахнется тугосисяя Маня из телевизора. Крутили колесо счастья, кто угадает – миллион. И где-нибудь среди зрителей в первых рядах сидел генерал части, где служил сын, и его свиноподобная супруга со свежей косметической подтяжкой на лице. Подтяжкой ценой в жизнь ее мальчика, всего-то. Душно, душно, задыхаешься в Стране Предателей.
Она сидела невидимая всему миру, в темной комнате перед светящимся экраном, смотрела выступление звезд. Ревущие, беснующиеся трибуны, готовые растерзать в клочья любого, кто посмеет неуважительно отозваться об их телевизионных божках. Суета сует, псевдо – жизнь. И Господи прости, что бы там ни говорили об очистительной силе страданий и всепрощении, она не задумываясь ни секунды, отдала бы всех вместе взятых теле – божков и кликушествующих поклонников за один только состриженный серпик ногтя ее мертвого сына.
Да, именно это она скажет. А потом напишет заявление об увольнении и навсегда уйдет из школы.
…Она вошла в класс. На задней парте сидели товарищ из роно и сама Зоя Анатольевна, принаряженная. На лацкане пиджака траурная деталька: тряпичный черный бантик.
Она прошла к окну и долго смотрела за окно. Потом откашлялась и заговорила. «Эта война оставила глубокий след… Дала неподражаемый пример… Защищая Родину… В благодарной памяти потомков…»
Зоя Анатольевна благосклонно кивала в такт каждому слову.
ИЗУМРУД
– Мамочка, перезвони, а? По телевизору «Титаник» идёт.
– У тебя жизнь и так сплошной «Титаник», мало?
– Мам, чего ты хочешь?!
– Хочу понять, как у меня родилась такая дура дочь.
– Чего ты добиваешься? Хочешь оставить Валерика без отца, меня без мужа?
– А он у вас есть? Посмотри на часы. Сто процентов, что ОН не дома.
– Мама, ты же знаешь, где Олег…
– Ты притворяешься блаженной или взаправду?…
Таня отвела трубку от уха, чтобы не слышать ужасных слов. Чтобы самой не сорваться, не наорать, не зарыдать. Не испортить отношения. Мать груба и бесцеремонна, это так. Но всё Танино семейное благополучие зиждется исключительно на ней, на маме.
Это она выходила болезненного Валерика. Три года сидела с ним – Таню из-за больничных давно бы уволили с фирмы.
Удобная «двушка» в центре – благодаря разменянной родительской квартире, мать выехала на окраину. Выплачиваемые кредиты за операцию, деньги на лекарства, на фрукты для Валерика, на приличную обстановку в квартире, на ту же плазму, где идёт «Титаник» – всё из маминого кошелька. Хорошая после школьного директорства пенсия плюс репетиторство, по знакомству, с богатенькими ричи.
Надо стиснуть зубы и терпеть. Выслушивать, и поддакивать, и отмалчиваться, и сглаживать, и уговаривать, и умасливать, и мирить, и делать вид, что всё хорошо… Но, господи, сколько можно тиранить, ведь она, Таня, не железная!! Этого мать не понимает?!
Сначала она от зятя была без ума: «Олежка, Олеженька». Вежливый, не пьёт – не курит, спортсмен. Рост метр девяносто восемь, плечи задевают дверные косяки. Пищащую от счастья Таню не спускает с рук, как ребёнка.
Мать вызвалась протолкнуть зятя в газово-нефтяной институт, у неё там давние связи. Тем более, Олег после армии, служил на границе. Освежил бы с её помощью физику-химию, взяли бы вне конкурса.
Но Олег встретил друга, тот увлёк его в детскую спортивную школу, вести кружок каратэ. Зарплата – копейки. Уже тогда в маминых глазах и голосе появился ледок. Ну ладно бы занимался с теми же богатенькими ричи – она бы и это устроила. Так нет, набрал шантрапы, безотцовщины – нянчится с ними с утра до позднего вечера.
Однажды мать приходит: Олег как с ума сошёл от радости. Схватил в охапку Таньку и Валерика, галопирует, вальсирует с ними по комнате, те пищат. Оказывается, его ученик-каратист, который из детской комнаты милиции не вылезал, за ум взялся. В участковые пошёл и какой-то подвиг районного масштаба совершил.
Лучше бы сам зятёк за ум взялся. Сын родился – что-то такой радости не проявлял. О чём мать тут же ядовито не преминула заметить. Олег поставил Таню на пол и с Валериком на руках ушёл на кухню. С этого началось.
Иначе как пренебрежительными местоимениями «он», «этот» и «твой», мама Олега не называла.
– Мам, вот ты вечно говоришь: «Олег такой, Олег сякой». Ты знаешь, что его попросили стать директором Зареченского школы-интерната? Представляешь, самый молодой директор в области, а может, и в России?! В 28 лет – такое доверие!
– Какого-какого интерната? Зареченского? Ой, не могу! Сбились с ног, четыре года искали на эту должность идиота – нашли, слава-те господи. Танька, нынешние интернаты, мне ли не знать, – это клоаки, сточные ямы для отбросов общества, для малолетних преступников. Зареченский – клоака из клоак. Туда все областные интернаты сливают деточек. Их невинные проступки рецидивистам не снились.
У Тани враз ослабла рука, держащая трубку. Конечно, мать умела подпортить настроение, у неё это здорово получалось. Но слишком её слова смахивали на правду.
– Зачем же они так… С интернатом?
– Чтобы статистику не портить, глупенькая. Ни милиции, ни гороно. Спихнули за реку – с глаз долой, из сердца вон, подальше от комиссий. В сущности, это не интернат, а готовая колония. Только в колонии воспитатели с пистолетами ходят, а здесь без. В Зареченский ни за какие коврижки нормальных людей не заманишь. А уж директором – разве что кандидата в самоубийцы. Так что если ЭТОТ не передумает, бери Валерика в охапку – и дуй куда глаза глядят.
Олег наметил план, где первым пунктом стояло: наладить контакт с ребятами. Без этого никак. Но действительность смяла его план в комочек и сдула с ладони.
Точно так смял и демонстративно сдунул с ладони удостоверение, что он, Олег Николаевич Дудник, является директором данного интерната, парень в вестибюле. Он вальяжно развалился на расстеленном на полу одеяле – явно обкуренный.
Олег нагнулся, поднял удостоверение, развернул. Не оглядываясь, ушёл под гомерическое ржание парня.
Немедленно следовало начинать с материальной базы: первая же проверка покажет, что помещение не соответствует санитарно-гигиеническим нормам проживания. Интернат будет расформирован.
Завхоз уволился перед приходом Олега: а какой резон оставаться, воровать уже нечего. Продукты, одежду, бельё – не сумками, а в багажниках машин – тащили в конце рабочего дня кухонные работники и кастелянша.
Олег, в сопровождении галдящих возбуждённых, как воробьишки, малышей прошёлся по спальням, холлам, классам – трудно было поверить, что здание жилое. В половине окон вместо стёкол – листы ДСП. В туалетах расколотые унитазы плавают в вонючей прокисшей жиже, к ним проложены дощечки.
