Вдруг он перестал ходить в парикмахерскую. И посвятил ее в свои планы, лишь отпустив волосы ниже лопаток: «В парикмахерской принимают волосы, сто грамм две тысячи рублей».
В знаменательный день вернулся стриженый наголо, смешной и страшно разочарованный. «Заплатили в два раза меньше. Еще и обвесили». Тогда на эти деньги они и вправду купили для нее в кредит зимнее пальто. «Смотри, – крикнула она из примерочной, кокетливо пряча лицо в высокий меховой воротник, – я кутаюсь в твои волосы!»
Как сын незаметно вырос: из нежного мяконького малыша превратился в двухметрового, худющего, рукастого и ногастого подростка. И начал пропадать в компьютерном салоне. Она запаниковала. Когда он собрался в очередной раз, встала перед дверями, сварливо выкрикивала про компьютерную наркоманию и криминальное будущее тех, кто связался с этим напичканным микросхемами монстром. Сын мерил комнату длиннющими джинсовыми ногами, хватался за голову, морщился и расстроено повторял: «Что ты такое говоришь? Нет, ты вообще понимаешь, что говоришь».
За ужином в кухне (время и место их ссор и примирений), когда они ели вечные макароны с яйцом, он объяснял: «Сегодня я потерял по твой милости пятьдесят рублей. Столько бы я отдал за платный урок информатики, а знаний получил бы меньше, чем получаю здесь, на практике. Хозяин салона просит только присматривать за мелюзгой и делать раз в день влажную уборку. – И похвастал: – Видела бы ты, какого вируса вчера я замочил. Он визжал мерзко, как свинья».
Осенью сын притащил из салона «премию» – списанный старенький «Pentium» – и попросил только не мешать ему, а за это пообещал, что с тройками будет покончено и ей не будет стыдно взглянуть в глаза педсовету и лично завучу Зое Анатольевне.
Проходя мимо его комнаты, она наблюдала одну и ту же картину: мерцающее космическим, потусторонним голубым светом пятно и его согнутую в три погибели сутулую узкую спину. Вернись она через три часа, через неделю или через сто лет, и застала бы то же мерцающее пятно и ту же мало изменившую положение спину.
«Компьютер – это связь с дьяволом!» – кричала она ему из кухни. – «А твоя история – это не то, что было на самом деле, – парировал он из комнаты. – История – это как об этом рассказывают. Эта многоликая наука, как политическая проститутка, обслуживает интересы правящей верхушки». «Так твоя мать, оказывается, преподает основы проституции…» Но это были отголоски их нешуточных баталий, последние тучи рассеянной бури. Он откидывал волосы со лба, утомленно растирал красные глаза и выходил попить чай. Увлеченно рылся в сумке: «Ух ты, колбаска!»
В доме – невиданное дело – завелись кое-какие деньги. Они поменяли старый диван, который остро и сноровисто упирался по ночам в ее бока, и еще купили в кредит стиральную машину-автомат. К нему приходили друзья, набивались в его маленькую комнату. Его называли между собой «док» – и восхищенно хлопали по спине. Часто звонил телефон. Сын быстро собирал торбочку с внутренними матерчатыми ячеями, набитыми мелкими отвертками, паяльниками, тяжелыми ершистыми пластинками. Перекидывал торбу через плечо и исчезал, больше похожий на слесаря, чем на доктора скорой компьютерной помощи.
В последнее время он ездил на разные конкурсы и олимпиады. Звонил оттуда: «Мам, поздравь меня!» А она не находила себе места. Убирала его комнату, в который раз протирала сухой фланелькой потухший без него, мертвенно-серый дисплей, переворачивала и энергично вытрясала клавиатуру. Из нее сыпались следы его с единомышленниками компьютерного бдения: хлебные крошки, обгрызенные ногти, шелуха семечек…
И ей не верилось, что «доктором» и «гением» называют ее тяжеленького пухлого мальчика, которого она вчера только намыливала в ванночке.
Тревога, знакомая нашим женщинам. Она поселяется в них в ту минуту, когда в роддоме объявляют: «Мальчик». Она живет в женщине, растет и давит камнем с каждым годом все ощутимей и тяжелей. Армия.
«Мам, не переживай. Понимаешь, это мне самому надо, проверка на прочность. Отслужу, вернусь и поступлю».
Вокруг нее, она замечала, шла тайная возня среди родителей ровесников ее сына. Кто-то куда-то звонил, с кем-то встречался. Каждая мать в этот страшный и решающий миг как один на один со смертью. И только она будто закоченела в отчаянии. Для нее сын была вся жизнь. Для районного военкомата – армейская единица, недостающая одна сотая процента для выполнения плана по призыву. Боже мой, да ведь он в игрушки только бросил играть. В ванной на полочке до сих пор стояли его пластмассовый Джеки Чан. А если ее тонкошеий городской ребенок попадет к невменяемым горцам, у которых пилить головы людям привычное с пеленок и даже уважаемое дело – как порезать хлеб к обеду?
Вернулась с вокзала по пустынному, постылому городу. Дома грустно сообщнически поделилась с компьютером: «Поживи два года в шкафу, я заверну тебя со всеми причиндалами в платок, чтобы ты не пылился». Но когда бы она ни проходила мимо его комнаты, ей чудились мерцающий экран и милая узкая спина в мягкой домашней кофте.
Скоро она получила от него письмо. Видно было, что он писал в страшной спешке, впопыхах, где-то на коленке. Он хотел ее развеселить и описывал, как весь месяц на станции «Н-ск – сортировочный» они разгружали вагоны с коробками. На коробках было написано «Корм для пушных зверьков», и они этим кормом завтракали, обедали и ужинали. Так что, можно сказать, теперь выведена новая порода пушных зверьков. Но пусть она не волнуется, потому что с такого питания он даже поправился, щеки потолстели.
…Ночью она мысленно укладывалась у его ног и обвивала, как собачка, и грела их своим телом.
«Вера Владимировна, вас к себе завуч вызывает». Молодая англичанка любопытно постояла возле ее стола и отошла, покачиваясь на каблучках, вонзающихся в мозг своим цокотом. Теперь все старались быстрее выйти из плотного поля окружавшего ее материализовавшегося несчастья. Позади остались дни, когда она могла из всех известных ей слов кричать одно протестующее, несогласное: «НЕЕЕЕЕТ», – и ее физически тошнило от перспективы жизни. Ее рвало тысячами постылыми днями и ночами, которые ждали ее впереди.
Она разучилась перемещаться среди людей. То, случайно задевая прохожих отскакивала, как обожженная. То теряла чувствительность: больно ударялась о поручни и столбы, налетала на людей, как слепая. Ее толкали, ругали и смеялись над ней, думая, что она пьяная. Но, всмотревшись, смеяться переставали.
Она видела сына, куда бы ни смотрела. Смотрела в окно: он шел по улице и скрывался за поворотом. В кухне видела его, долговязого, расхаживающего по крошечному пространству, размахивающего руками. В комнате боковым зрением видела его забравшимся с ногами в кресле, даже бок, с которого он сидел, теплел и тяжелел.
«Проходите, проходите». Зоя Анатольевна вскочила, отодвинула для нее стул – и тут же заторопилась на коротких ножках, поспешила выйти из нежелательного поля. «Вера Владимировна, взят курс на гражданское, патриотическое воспитание подрастающего поколения. Вы мать сына, геройски погибшего при исполнении солдатского долга… Первая тема – ваш сын. Вы как историк…»
