При встрече девчонка испуганно потащила из кармана паспорт – привыкла, что принимают за мигранта. Паспорт был российский, орлиный. Лёвушка из любопытства листнул страничку – и опупел.
– Умарова Сундук Умар кызы. Это ты – Сундук?
– Я. Но все зовут Соня, – торопливо и смущённо опустив глаза, будто извинилась девочка. Говорила она чисто, без акцента.
– Ну, Бог с этим, – Лёвушка страшно волновался, суетился. Со своей (то есть Димулиной) камерой и журналистской корочкой он возник в жизни девушки Сундук, как ангел-хранитель. Рассерженный хозяин ларька взял на себя выплату штрафа, но выгнал её с работы, не заплатив за полгода. И потребовал очистить полуподвальную комнатку, которую Соня-Сундук снимала с девятью девушками.
Лёвушка уступил гостье свою койку, сам спал в кухне. Всю ночь вертелся, глаза в темноте горели, разве что не чертили на потолке конусы света, как прожекторы. Наутро отправился искать для неё приличную работу: чтобы с трудовой книжкой, соцпакетом. Соню взяли мерчендайзером в соседний гипермаркет, потом обещали поставить на кассу.
Когда Лёвушка, побагровев от волнения, в тесном коридоре примерился чмокнуть паучка под ключицей, Соня сильно толкнула его и бросилась в комнату. Через минуту стояла у двери с опущенной головой, одетая, с собранной сумкой.
До половины второго ночи Лёвушка горячо убеждал Соню, что не думал ничего такого, в мыслях не имел – и даже вставал на колени. Соня осталась, но спала, не снимая куртки, с не разобранной сумкой в ногах. Лёвушка перенёс вторую бессонную ночь и к утру твёрдо решил: он женится на Соне! О чём и сообщил за завтраком. Девушка качала головой и смеялась, мило прикрывая ладошкой плотно нанизанные перламутровые зубки-бусинки.
Она работала два дня через два. В выходные отнесли заявление в загс – при Сонином условии, что до регистрации не будет никаких поползновений со стороны жениха. На обратной дороге Лёвушка (стрельнул у Димули до гонорара) купил жиденькие золотые кольца, причём на Сонин тонкий пальчик едва нашёлся пятнадцатый размер. Всю дорогу она недоверчиво любовалась кольцом.
Рассказывать о своей коротенькой жизни Соне было, в сущности, нечего. Тогда ещё не было моды на экзотических ребятишек, и Соня в доме малютки оставалась не востребованной до трёх лет. Потом над ней оформила опекунство бездетная пара пожилых обрусевших выходцев из Средней Азии. Когда опекун дядя Умар заболел, девочку вернули в детский дом.
В восемнадцать лет Соне, как круглой сироте и первоочереднице, вручили ключ от однокомнатной квартиры. Приезжало телевидение, мэр энергично тряс руку смущающейся Сони. Перерезали ленточку, впускали кошку, директор детского дома по-матерински утирала слёзы. Она потом не раз навестила воспитанницу, принося подписывать бумаги на квартиру.
Соня не успела глазом моргнуть, как очутилась на улице. От детдомовской няньки узнала, что в её квартире живёт директорская дочка. И Соне даже не стоит рыпаться, потому что у директора схвачено в отделе распределения жилья и в регистрационной палате.
Будущие молодые зажили просто замечательно. Соня с сияющим лицом, как за самую радостную работу, взялась скоблить и мыть заросшую Лёвушкину квартиру – и неожиданно запела слабым, нежным голоском. Её голос звенел, как позванивающие чистые, прозрачные оконные стёкла, как перекатывающая камешки далёкая искристая речка.
В доме завелись небольшие, но стабильные деньги. Потихоньку наполнился холодильник – гипермаркет премировал своих работников просроченными продуктами. Расплатились с Димулей и даже набросали скромный список гостей для крохотной свадебной вечеринки.
По вечерам, убрав со стола тихо и бесшумно, как всё она делала, Соня садилась слушать, что Лёвушка сотворил за день.
Несомненно, в будущих учебниках литературы в разделе «Классики начала XXI века» студенты и школяры будут читать под Лёвушкиным изрисованным (участь всех добропорядочных классиков) усами, бородой и очками портретом: «При жизни был гоним, не признан, не понят и затравлен. Умер в нищете и забвении». Такую же эпитафию выбьют золотом на гранитном памятнике на Новодевичьем или, на худой конец, Ваганьковском кладбище.
Издательства и редакции, которые Лёвушка коврово бомбардировал текстами в бумажном и электронном вариантах, дружно их отвергали. Что понятно: литературного корыта на всех не хватало. Пробившиеся, допущенные к корыту свинтусы громко чавкали, время от времени поднимая замурзанные довольные рыльца. Сытенькими блестящими глазками счастливчики равнодушно оглядывали менее удачливых собратьев – и снова самозабвенно погружали рыльца в литературное корыто.
Сначала Лёвушка сомневался, поймёт ли Соня его труды? Но она так ждала этого часа, так готовилась, тщательно мыла руки и с сияющим лицом садилась, как ученица, прилежно складывая руки на коленях: «Я вся внимание!»
По правде говоря, Соня мало, практически ничего не понимала из того, о чём завывал, каменея лицом и стекленея глазами, Лёвушка. И чем больше не понимала, тем с большим благоговением слушала. В тёмных лабиринтах её фантазий Лёвушкины слова и обороты замысловато распускались, сказочно расцветали диковинными цветами и порхали невиданными птицами, вспыхивали чудесными огнями, то разрастались до размеров джинна, то уменьшались, как мерцающие светила в ночном небе.
Лёвушка замёрз, ожидая Соню у гипермаркета. Вчера она тоже задержалась и весь вечер была молчалива и сосредоточена. Сквозь стеклянные раздвижные двери увидел хозяйски, вразвалку шагавшего впереди Сони смуглого горбоносого человека в кожаной куртке. Он перекинулся с девушкой парой слов на своём языке. Поверх поднятого воротника зацепил взглядом Лёвушку – будто поддел блеснувшим лезвием ножа – и стремительно, мягко ушёл.
Дома Лёвушка приступил к допросу.
– Кто это?
– Это человек из моей деревни, – тихо объяснила Соня. – Он сообщил, что меня давно разыскивает троюродный дядя. Он хочет помочь моей семье. Мои сёстры и племянники очень плохо живут, умирают от голода. Дядя очень богатый и уважаемый человек.
– Что?! А наша свадьба и обручение?! Ты у них будешь ниже плинтуса, какая-нибудь десятая жена в гареме этого старикашки… Будешь спать с ослами в сарае. Ты ведь родилась и жила среди русских, значит нечистая, грязная…
– Джалябка, – подсказала, грустно улыбнувшись, Соня. – «Джаляб» по-нашему – нехорошая женщина. Дядя обязательно хочет девушку, чтобы хорошо знала русский язык.
Напрасно Лёвушка кричал, что из неё сделают живой контейнер для перевозки наркотиков. Или шпионку, или, того хуже, зомбируют и наденут пояс шахидки… Она только мило, рассеянно улыбалась в ответ.
И всё-таки он уговорил и заставил поклясться, что Соня останется. А сёстрам они будут помогать, и даже (Лёвушка землю носом взроет – найдёт знакомых в миграционной службе) всех перевезут сюда и сделают российское гражданство.
Когда Лёвушка, выкричавшись, с мигренью лежал на диване, Соня меняла мокрые полотенца на его голове, гладила по лицу и говорила, какой он хороший. И разрешила ему тронуть губами голубоватого паучка под ключицей – как он и думал, кожа оказалась нежная и прохладная.
