Алексей знал, что она говорит чудовищную неправду: что в последние годы Павлова жена ходила за тётей Полей, как за ребёнком. У них как бы негласное распределение обязанностей произошло: на Алексее – мать, на Павле – тётя Поля.
– Ладно, матери суп свари. Сильно не соли, а то обопьётся. Замучаешься после, – поправляя на плечах косынку, уже своим тусклым голосом сказала Надя. Лицо, помолодевшее, разгладившееся у неё во время крика, снова стало прежним: некрасивым, старым. Кивнув в сторону комнаты, откуда доносилось мычание, насмешливо добавил:
– Эта небось сберкнижку не оставит. Сама последнее высосет. Работница, так твою… Шесть тысяч пенсию выработала.
В детстве мать, сильная, энергичная, тяжёлая на руку женщина, колотила детей за малейшие ребячьи провинности. Шустрому Алёшке перепадало больше всех.
Теперь она пятый год не вставала, и Алексей ходил за нею. Он постиг все премудрости профессий медсестры, сиделки, повара: тёр овощи, отваривал бульоны, кормил больную с ложки, выносил за нею судно, переворачивал, присыпая тальком, делал уколы. Делал массаж, дважды в неделю носил на руках в ванную и купал, стирал её халаты, чулки и нижнее белье. Когда осматривать больную приходила тощенькая участковая врачиха, он стоял тут же; поднимал под мышки мать, поддерживал рубашку. Врачиха хвалила Алексея: единственная на её участке лежачая без пролежней!
Он ухаживал за матерью, как за очень близкой родственницей, попавшей в беду. Сознание, что эта женщина – его мать – в процессе раздеваний и перевёртываний беспомощного тела, усаживания его на судно, вытирания и подмывания – как-то потихоньку притуплялось и вытравливалось из его памяти. Так было легче, потому что это сознание сильно смущало его в первое время.
На Павла он не держал обиды: брат выбился в начальники, всё время в командировках. Приезжая, сразу навещал Алексея с матерью, оставлял на холодильнике энную сумму – очень кстати. Только на лекарства и сиделку уходило в месяц до десяти тысяч рублей. Большую часть свободного времени Алексей простаивал в очередях, его в лицо узнавали продавщицы и пенсионерки из очереди.
Надя ушла. Алексей помыл над раковиной руки, запачканные в крови и мясном соке, и сел чистить картошку. Усмехнулся, вдруг вспомнив нынешнее летнее происшествие.
Он возвращался со смены с завода, когда на улице, недалеко от коммерческого банка, его остановил молодой мужчина в сером с искрой костюме. От него хорошо пахло сигаретами и туалетной водой.
– О, Лёха собственной персоной! Ну, ну, загордился. Одноклассников не признаешь?
Алексей глазам не поверил. Женька, Жека: тихоня с такими оттопыренными ушами, что волосы над его головой стояли раскрытым зонтиком. Его обзывали Чебурашкой. После девятого класса он поступил в кредитно-финансовый, девчачий техникум. Это послужило поводом для новых насмешек, когда бывшего одноклассника встречали на улице. Чебураха – сатиновый нарукавник, крыса бухгалтерская, сейф с ушами, костяшка счётная!
Теперь Жека беззлобно это вспоминал. Хлопал Алексея по спине:
– Ты один тогда за меня заступался, благодарю, не забыл. А ты всё холостякуешь, Лёх? Видный же парень, чёрный, на грузина смахиваешь – женщины таких любят.
Алексей неохотно пробормотал, дескать, мать парализованная – не до того.
– Ё-моё. Лёх, а ты вот чего. Давай-ка со своей мамахен на недельку на природу, на свежий воздух. Я как раз сейчас в отпуск выхожу, переселяюсь за город: сосновый бор, речка. Всё равно гостевая комната заколоченная стоит.
Алексей начал отнекиваться, но Жека горячо настаивал: известное дело, богатый человек всегда весёлый, добрый. Обговорили день выезда. «Ну же, смотри не передумай, я буду ждать».
Алексей и сам загорелся. Даже глубоко врезавшиеся, старившие его озабоченные складки на лбу разошлись, разгладились. Он засуетился, оформил административный, в первый раз под такое дело выбил в бухгалтерии материальную помощь. Птицей пролетел по аптекам и продуктовым магазинам. Напрокат взял импортную инвалидную коляску.
Мать, услышав о предстоящей поездке, чуть не сошла с ума от радости: замычала, заплакала, стала кланяться седой стриженой головой и горячо прикладывать к щекам свою ладонь – благодарила доброго Жеку.
В мансарде домика (не домика – целого особняка!) Алексей с матерью устроились очень хорошо. Прожили уже четыре дня. В полдень Жека звал на недостроенную, пахнущую сосной веранду пить настоящий английский чай. Угощал сэндвичами с икрой, брынзой, с вологодским маслом в маленьких деревянных бочонках.
Один раз выбрались на ночную рыбалку. По особому рецепту сварили уху с чесноком, водкой, распили дюжину бутылок пива. Жека рассказывал о жене: какая она красавица, как любит её без памяти. Недавно подарил ей дорогие бусы из розового жемчуга…
На пятый день приехала Жекина жена: полненькая блондиночка в гипюровом сарафане, сквозь который просвечивало крепкое розовое тело. На ногах серебряные босоножки, на загорелой шее – короткая нитка жемчуга, та самая.
Алексея встретила на веранде. По-женски оценивающе прищурилась на него, потом на коляску, в которой, уронив стриженую голову на грудь, похрапывала мать. Не ответив на приветствие, простучала серебряными каблуками мимо, в комнату мужа. Через раскрытое окно было хорошо слышно:
– Ты что, обалдел? Кого ты позвал, я тебя спрашиваю? Сегодня Аликины приедут, а тут вонища, старуха эта, тряпки… Одному пьянствовать наскучило?
Спустя полчаса Жека снизу крикнул глухим голосом: звал пить чай, думая, что Алексей ничего не слышал. Розовой блондиночки за столом не было. В молчании пили дешёвый растворимый кофе, отдающий печёной картошкой, и сэндвичей не было.
Алексей обдумывал, как объявить о своем отъезде. Машинально спросил: «Можно, я ещё ложку себе положу, люблю крепкий?» – «Хоть три, – процедил Жека, заразившись раздражением жены. – Хоть десять. Хоть всю банку сыпь».
Алексей резко, выплеснув, отодвинул чашку. Во дворе срывал с верёвки ещё влажное бельё, в комнате трясущимися руками запихивал в сумку пелёнки, подгузники. Решительно закинул набитую сумку через плечо (ещё много чего из собственных запасов оставалось: пакет дорожных сухарей, тушёнка, сгущёнка, ничего не взял – давитесь!) Выкатил коляску с проснувшейся матерью. Она ничего не понимала, спросонок вертела коротко стриженой головой, хныкала. Семь километров лесом до электрички отмахал – от злобы не заметил…
Всё-таки было нехорошо со стороны Павла и Нади, что они оставили мать на руках младшего брата – тридцатилетнего парня. Он слесарил на заводе, приходилось работать и в ночные смены. Он имел друзей, которых ему хотелось пригласить к себе попить пивка или посидеть с ними после смены в баре. Ему пора было, в конце концов, подумать и о личной жизни, о женитьбе.
Они рассуждали так: у них семьи, а у Алексея семьи нет. Вот появится жена, дети – тогда да, можно что-нибудь придумать. Под «что-нибудь придумать» предполагалась отправка матери в дом престарелых – тот самый, в котором всю жизнь она проработала нянькой. Хотя непросто это, конечно, было сделать, туда очередь немаленькая. Требовалось несметное количество всяких бумажек, справок, задабривание нужных людей из горздрава и собеса. Но при Павловых связях и это можно было потихоньку утрясти.
