– Вермишель в банке, – тихо подсказала мать.
Мальчик поставил кастрюлю на электроплитку. Затем подошёл к столу и вывернул карман другой, недырявый, оттуда посыпалась мелочь.
– Тебе нужны деньги на батарейки, – сказала мать. – Возьми.
Мальчик молча загрёб монетки и ушёл наверх. На антресолях по одну сторону скрипучего платяного шкафа располагалась детская. Два пухлощёких светловолосых близнеца и черноглазая девочка, тихонько переговариваясь, играли за шкафом. Мальчик, не обращая на них внимания, прошёл к себе. У него была самая тёплая «комнатка». Тут находились: этажерка, забитая книгами и журналами, столик, раскладушка, приёмник с безобразной самодельной антенной. Над столом висели протёртые, белёсые на складках карты мира. Над раскладушкой – картинка с головкой Нефертити и птичья, длинноносая фотография Жака-Ив Кусто.
Мальчик вытряхнул на стол учебники из рюкзака, но тотчас отодвинул их в сторону. А вместо этого вытянул из стопы старый журнал и с наслаждением всем телом бросился на раскладушку. От безжалостного броска пискнули пружины. Малыши, передвигающие за шкафом свои игрушки, ему не мешали.
Мать после его ухода взяла с колен непонятный бело-серого цвета комок. Комком оказались матерчатые перчатки с грязноватыми пятернями. Натянув их, она спустилась на пол и поползла к плите, по очереди опираясь на быстро шагающие руки. Взобравшись на табурет у плиты, сняла перчатки и стала помешивать в кастрюле. Скоро в квартире аппетитно запахло кипячёным молоком и варёной вермишелью. На столе выстроились пять тарелок, за каждой по стакану молока.
– Дети, ужинать!
Младшие тотчас послушно гуськом спустились вниз и стали мыть руки, помогая друг другу поворачивать тугой кран. Спустился и старший сын. Сразу расположил за тарелкой книгу, и, никого не дожидаясь, быстро стал заглатывать пищу. Когда он, запрокинув бледную нежную шею с торчащим кадыком, пил молоко, мать сказала:
– Сынок, пора расписаться в дневнике…
Мальчик смерил взглядом мать и ушёл. Спустился по лесенке, быстро выкидывая тощие джинсовые колени, с дневником и ручкой. Ещё налил себе молока и стал независимо пить.
– Тебе трудно даются некоторые предметы? – осторожно спросила мать. – Хочешь, позвоню Клавдии, она подыщет дополнительный материал…
Она не договорила, сын бросился к лесенке. Одолев её до половины, свесился за перила и закричал отвратительным тонким злым голосом:
– А вы с Клавдией хотите, чтоб я пятёрочки таскал? Они на мне пашут, за млеком на другой конец города посылают, а я им пятёрочки, да?
Слышно было, как он у себя за шкафом упал на раскладушку и навзрыд заплакал. Малыши притихли, уткнув мордочки в тарелки.
– Ешьте, ешьте, – прошептала мать. – Ему много задают, оттого он нервничает.
А мальчик плакал, отчаянно худыми руками бил подушку. Сквозь визгливые всхлипывания пробивались фальшивые басовитые нотки. Эта была ужасная неправда, что он сейчас кричал. Он был освобождён от всех домашних обязанностей, кроме вот этой – покупать продукты и ездить за разливным деревенским молоком. Малыши сами себя водили в садик, благо он располагался рядом. И зная, что он не прав, он ещё больше злился и жалел себя.
– Когда я буду ходить в школу, я тоже буду готовить уроки, как Витя, да, мама? – с важностью спросила девочка.
– Обязательно.
– Мамуля, сегодня Мифкина очередь девулить по графику, – сказал один малыш.
– Сегодня, так и быть, я подежурю, – улыбнулась мать. – А потом почитаем про Копчема и Бельчонка, да?
Оставшись одна, мать закрыла лицо руками. Кто бы мог подумать, что мальчик, только что с ненавистью кричавший на неё, два года назад был её любимчиком, её ласковым старшеньким. Они вечно целовались, шептали друг другу на ушко нежные глупости, он носил её сумку, как верный паж. И всякий, кто видел, говорил: «А это, конечно мамин сын».
Она знала, кто испортил её ребенка. При этих произнесённых мысленно словах её милое лицо покривилось. Это был отец мальчика, её бывший муж. Мачо, как она насмешливо его называла. Он окончил столичный журфак, сменил множество редакций и студий – был чрезмерно обидчив и считал, что его недооценивают.
Он обожал вечеринки: чтобы были цветы и вино в хрустале, и чтобы друзья приводили хорошеньких жен. За столом, дабы привлечь их внимание, заводил разговоры на модные темы, щеголял сведениями, подцепленными понаслышке, мило сплетничал. Как бы между прочим, мог уронить: «На днях звонил Юрка из Москвы… Ну, да вы его каждый вечер по телику видите». «Ты смешон», – говорила она мужу.
Но за столом присутствовал маленький человек, который жадно внимал оратору и не сводил с него блестящих глаз. Мать настойчиво и тревожно вглядывалась в лицо сына, и он, как вор, отводил глаза.
Соседки ссорились из-за права первой открыть ей, дурочке, глаза на настоящее положение вещей. И когда она сама с брезгливостью заметила, что женщины в жизни мужа далеко не ограничиваются ролью застольных слушательниц, указала ему на дверь. Больные ноги отказали ей через год после развода.
А он уехал в Москву, женился. По слухам, собирался на ПМЖ в Австралию… А сын продолжал боготворить отца. А она его с ним разлучила. И он возненавидел её, разлучницу, и даже от одного прикосновения её руки увёртывался и передёргивал плечами.
На антресолях рыдания утихли… Она подумала, что её худющий сын, скорчившись, сейчас сидит у приёмника и крутит, вздыхая прерывистыми вздохами, ручку настройки. Из воротника свитера торчит тонкая и длинная, как у гусёнка, шея… У неё сжалось сердце.
Приёмник старый. Сквозь свист и гул, похожий одновременно на гул реактивного самолета и на шум из жерла гигантской раковины, он улавливал разноязычные, заглатывающие в спешке слова голоса. Они горячо и настойчиво что-то разъясняли, предлагали. Мелькали отрывки арий, органной музыки, тревожных новостей и умиротворённых проповедей. Затаив дыхание, забыв о своих маленьких невзгодах, он жадно слушал МИР. Слышал плеск ворочающегося в тесном ложе Тихого океана, видел висящие в воздухе сверкающие сказочные мосты, внезапно проваливающиеся под землю тоннели, где было светлее, чем днём на земле…
За шкафом маленький близнец рассказывал: «Однажды Марья-краса пошла в булочную за хлебом…» – «И вовсе Марья-краса не могла ходить в булочную за хлебом», – возмущённо возразила девочка. После минутного совещания маленькая делегация нерешительно столпилась у комнаты брата.
– Скажи, пожалуйста, Витя, – заговорила с уважением девочка, самая маленькая и самая храбрая. – Ведь Марья-краса не может ходить за хлебом?
– Брысь! – в ярости закричал брат. – Вам мать что наказала?
Малышей, хорошо изучивших характер брата, точно ветром сдуло. Мальчик снова осторожно стал поворачивать катушку, пытаясь найти утерянную волну.
Но вместо этого поймал трансляцию официального заседания. Выступающий читал по бумажке и сделал паузу, чтобы проглотить слюни. Его молчание зал истолковал по-своему и бурно и продолжительно зааплодировал. Но в бумажке не было указано в этом месте, что должны следовать бурные, продолжительные аплодисменты. Оратор заторопился, возвысил голос и добился того, чтобы аплодисменты угасли в самом начале.
