Что гнать меня нужно из села, палками – как паршивую козу. Да чтоб опоганенное, грязное чрево моё иссохло, как пустыня. Да чтобы никогда оно не плодоносило и ни одно семя не завязалось в нём… Ну прямо «Песнь песней» Соломона. Ну и что? А то я без неё не знаю, что детей у меня не будет. Да и не больно рвусь в матери-героини.
Так о чём я?… Ага. Значит, потом до меня доходили слухи, что Талант институт бросил, уехал куда-то. Женился, детей родил. А старший его братец Талгат жил в городе и, по слухам, большой человек стал, но с женой не ладили, на развод подали. Ну да плевать: у них своя жизнь, у меня своя.
И вот звонким апрельским днём я сижу на скамейке в парке и оплакиваю очередную любовь. Само собой, такую, что сердце замирало и в груди было тесно – других я не признаю.
Вдруг подходит ко мне мой Талантик – только ростом повыше, в плечах пошире, заматерелый такой. Да это же его старший брат! Посидели мы, поговорили. Потом он, как маленькую, высморкал меня в свой носовой платок. Взял за руку, повёл гулять по парку. И мы ходили, ели мороженое, крутились на детской карусели.
Я нюхом чую, когда пустышка, а когда Настоящее, Моё. Это было моё, моё, моё – слышите, бабы, лапы прочь от моего Талгата! И я вдруг заробела и вела себя тихо и чинно, как маленькая девочка – инстинкт подсказывал, что я всё делаю правильно.
Вы не поверите: так мы встречались два месяца, без каких либо поползновений с его стороны! Хотя, кажется, что нам мешало? Я молода – он молод, я свободна – он тоже развязан с женой. Я Овен, огненная стихия – он по гороскопу Стрелец – Огонь. А он пушинки с меня сдувал, берёг меня как невесту – это меня-то, прошедшую огонь, воду и медную трубы.
Такое на меня в эти дни снизошло тихое, удивительное, благодарное чувство! Как хрупкое бабье лето. Как благодатная сухая звонкая осень: с позолотой, дымкой…
И вот у Талгата день рождения, и он приглашает меня в ресторан. Там я опрокидываю стопочку и пляшу свой коронный номер: цыганочку с выходом. И весь ресторан пожирает меня глазами: мужчины с восхищением, женщины с ненавистью.
Талгат из-за столика смотрит на меня, не отрываясь так… Как на царицу своего сердца. Он так смотрит, что моё сердце ёкает, как бы предупреждает: готовься. Сегодня или никогда.
Мы, не разнимая объятий, бухаемся на заднее сидение такси. Поцелуй не прерывается до самого дома – плевать на таксиста. Поднимаясь пешком, замираем на каждой лестничной площадке, не в силах разъединить губы.
Ключ пляшет и не попадает в скважину. Свет не включаем. Прихожая, спальня, ковёр, падает лампа. Плевать на лампу. Руки и ноги путаются в одежде, жар прожигает кожу… Сквозь разбросанные по подушке волосы он губами пробивается к моему уху и спрашивает:
– Что у тебя было с моим братом?
Меня будто обдаёт ледяной водой – той, которой я окатила у колонки Таланта. Я только сейчас обращаю внимание, что Талгат скинул куртку и рубашку, но не снял брюки. И, сколько я потом ни пытаюсь потянуть язычок «молнии», раздеть его, – он мягко и решительно отводит мои руки. И настойчиво спрашивает:
– Что у тебя было с моим братом?
– Ничего! – Но ведь, правда, ничего не было.
И снова поцелуй и объятия, от которых я горю. Да и ему нелегко: его торс блестит от пота, грудь вздымается холмом. Но он превозмогает себя:
– Что у тебя было с моим братом?
Так вот для чего он меня берёг. Его слова как пощёчины.
– Ничего не было! Ты ненормальный! Отстань от меня, отпусти!
Талгат закрывает мой рот губами так долго, что я от удушья верчусь вьюном…Он мучает меня, как я мучила его неумеху братца.
То и дело, голый по пояс, он поднимается, садится и курит на краю постели. Докурив, поворачивается, поворачивает меня и поцелуями и ласками доводит до исступления, до изнеможения. После чего грубо приводит меня в себя. Сильно встряхивает за плечи и спрашивает:
– Что. У тебя. Было. С моим. Братом.
…Мы отдыхаем от дикого бессмысленного поединка. Мы, перегоревшие, лежим голова к голове, он по-прежнему в брюках.
– Что? У тебя? Было? С моим? Братом?
Под утро он надел рубашку, заправил в брюки и ушёл, не взглянув на меня, растерзанную и раздавленную.
Вот я и думаю, подруга. Это что была, ревность? Вина перед братом? Или, наоборот, обида: стыдно подбирать объедки? Может быть, изощрённая месть? Но ведь и ему она нелегко далась, он в ту ночь прямо почернел весь.
Задал он мне задачку на всю жизнь. До сих пор голову ломаю: зачем, зачем?! Ведь ни одна живая душа бы не узнала…»
