Удивлялся: как вы все тут живете, в двух смежных комнатах в коммуналке?
Да вот так и живём. Женя, муж, взрослый сын, к которому за ширму приходит спать девушка с наметившимся животиком. Из-за ширмы всю ночь охи-вздохи, стоны. Между прочим, Женя с мужем тоже далеко не старики.
Через стенку в девятиметровой комнатке Надюшка с малышами, младшенькому полтора года. Муж приходящий: живёт у родителей, вроде как на время защиты кандидатской. Недавно его видели в кафе с девицей. Надюшка ревела, уткнувшись матери в колени: «Я теряю мужа!» Женя гладила своего выросшего ребенка, целовала в родные теплые волосы.
Потерпи, вот бабушка умрет – Господи, дай Бог бабушке лёгкой кончины – переедете к дяде Ивану. Будете ходить с мужем в кафе, в театр, к друзьям в гости. Дядя обожает твоих маленьких. Накормит, поиграет, на ночь книжку почитает: «Анна-Ванна, наш отряд…» Тьфу ты. Лучше «Теремок»: кто, кто в теремочке живет?
В коммунальном теремочке в угловой комнате ещё живет тихий алкаш: ходит мимо унитаза, ворует Женин суп из холодильника, черпает прямо из кастрюли.
Ещё в теремочке, в комнате напротив, живет нервная соседка: в коридоре срывает верёвки с сохнущим детским бельем – видите ли, у неё обои от влаги отстают. Шкаф и холодильник запирает на замок(!) Орёт, что Женина семья занимает всю плиту, кухню и ванну. На эту тему строчит письма в районный суд. А у самой мерзкий ротвейлер провонял всю квартиру, комья шерсти летают в воздухе. У Надюшкиного средненького началась аллергия, того и гляди перерастёт в астму.
На работе Женя каждые полчаса срывается к телефону:
– Надюшка, умоляю: не выпускай детей из комнаты. Эта чокнутая соседка нарочно забывает запирать пса. Он взрослому горло перекусит, не то что…
Ничего, девочка моя, ничего. Потерпи ещё немножко, бабушка совсем плохая. Папа на работе уже договорился с грузовым такси, увезут вас двумя рейсами. Всё образуется, слёзки высохнут, прояснится твоё измученное худенькое детское личико.
… И вот – омерзительные голубки с обручальным кольцом: «Приглашаем на свадьбу…»
Женя зарыдала громко, тяжело, безнадежно: так рыдают по покойнику. Вернувшийся с балкона муж гладил её растрепанные волосы, вздрагивающую спину.
– Мать, сбрендила, четвертый час утра?! Не квартира, а дурдом, – это сын из-за ширмы.
За стенкой проснулся, тоненько заплакал Надюшкин младшенький. В комнате соседки что-то полетело в дверь, с дребезгом разбилось. Завыла собака. Дурдом жил своей ночной жизнью.
Из дневника.
«Анна Ивановна, – говорят девочки на работе, – вы со своей привычкой помогать бомжам и пьяным когда-нибудь крупно влипнете.
…Мужчина сидел в дальней аллее на скамейке, скорчившись, обняв руками коленки, и мычал. Прохожие опасливо огибали его, шарахались. А Анна подошла. И узнала: у него только что умерла мама, с которой он прожил всю жизнь. Пятьдесят четыре года прожил».
…Когда врач сказал: «Скоро», – Иван взял административный отпуск. У мамы был всегда легкий, смешливый характер, который даже болезнь не изменила. Ну, и наркотики уже сильные давали. В ночной горшок ли ногой наступала и с грохотом скакала с горшком на ноге по всей квартире… Совала ли от слабости ложку с супом в ухо и обливалась – не удерживалась, так и покатывалась, тряслась от смеха. Иван тоже крупно, всем телом трясся, отворачиваясь, чтобы мама не видела его рыданий.
Стервозный тип подобных Анн-Ванн хорошо известен Жене.
Льстивая, расчетливая, холодная. На языке мёд – под языком лёд. В голосе – пряник, в руке – плётка. До сорока лет затаилась, выжидала. Копалась, отбраковывая, отбрасывая негодный товар. И дождалась мужчину – первый сорт. Одинокий, непьющий, с хорошей должностью, зарплатой, квартирой. Главное – телёнок, подкаблучник, вей из него верёвки.
Жене страшны и непонятны Анны-Ванны. Беспомощно уронив руки, смотрит она, как её ребенка, её Надюшку, внучат лишают жилья. Обрекают на жизнь с психопаткой, алкашом и натасканной бойцовой собакой. Женя бессильна против Анн-Ванн. Но страдания рождённого ею ребёнка придают силы.
Так. Иван… Ему 54, у него ишемическая болезнь сердца, мерцательная аритмия. С этим не живут долго. Об этом предупреждала участковая врачиха. Смерть мамы тоже здорово подкосила Ивана.
Так, дальше. Дети давно просились на природу, на речку. Детей отвлечь, увести куда-нибудь. Допустим, Иван нечаянно отступится, упадёт в глубоком месте, вода ледяная. Он плавать не умеет.
А Женя… Она замолит свой грех. Ей на работу каждый день ездить мимо церкви. Будет останавливаться, молиться, ставить свечку. Бог простит. А не простит, на том свете вечно мучиться ей, Жене. На этом пускай хоть Надюшка поживёт по-человечески.
Червячок обожала спать одна. Хочешь – ложись по диагонали, хочешь – растягивайся поперек, раскинув руки и ноги. Кровать широкая. Никто рядом не храпит, не воняет козлом, не лезет похотливой волосатой лапой и слюнявыми губами. Жаль, что такое счастье – спать одной – Червячку выпадало нечасто.
Поэтому она очень рассердилась на телефон, разбудивший её. Не очень вежливо прохрипела в трубку: «Алё…» И долго молча, раздирая тонкими смуглыми пальцами иссиня-чёрные лохматые волосы, слушала выговор с того конца провода. Сопела, яростно скребла ногтями голову. Потом, прижав трубку подбородком, принялась исследовать маленькую розовую ступню: сосредоточенно отколупывала старый лак с ногтя.
Звонила хозяйка, риэлтерша Иванова (Иванишна). Вступительная часть речи носила воспитательный характер. Она посвящалась чёрной неблагодарности Червячка, которая зря хлеб жрёт и бока отлеживает. И заслуживает единственное: собрать шмотки и в 24 часа пинком обратно в солнечный Туркменистан.
Вторая часть разговора отводилась собственно делу. С крючка срывалась однокомнатная квартира в центре города: приватизированная на одного, наследники первой очереди отсутствуют. Чистая: в завещание и в дар не подписанная, под судом и следствием не состоящая.
В районе у Иванишны всё было схвачено: нотариусы, собес, регпалата, ЗАГС, паспортный стол, морг, дом престарелых, приватизационный отдел и отдел социального найма в администрации и т. д. и т. п. Только что Иванишне поступил тревожный звонок из ЗАГСа: клиент, до которого всё как-то не доходили руки, подал заявление. Испытательный срок перед свадьбой, как водится, месяц.
Напрасно Иванишна наезжала на Червячка: та была её самой надёжной приманкой, наживкой, с которой ещё не срывалась ни одна крупная рыба. Её можно было бросить на самый ответственный участок, в горящую (как сейчас) ситуацию, в абсолютно безнадёжное, проигрышное, казалось бы, заведомо обречённое на провал дело. Червячок извивалась, буравила, ввинчивалась, вгрызалась – и, несколько потрёпанная, выползала на белый свет с ключами от вожделенной квартиры.
Сколько свадеб, разводов и супружеских похорон состоялось в её коротенькой жизни – скрывал её очередной новенький паспорт. Сколько числилось за ней подаренных, оставленных в наследство, приватизированных на её имя квартир и комнат – скрывала Иванишна. Ну и хрен с ней. Главное, Червячок честно зарабатывала на клёвые шмотки и несколько ночей отсыпания в одиночестве. До тех пор, пока не выдёргивал из сна очередной телефонный звонок.
