После осмотра я долго разглядывала себя в зеркале в ванной, и сама заметила, что немного изменилась, перестала быть бесформенным мешком с костями. На острове нас не кормили так, как меня кормили здесь, да и тренировки вместе с пытками не располагали к здоровому цвету лица и округлости форм. В тот момент я еще не особо присматривалась к тому, как я выглядела. Еще не осознавая, какую власть имеет женское тело над мужчинами, даже несмотря на то, что меня учили, какой оно может быть приманкой. Но я не понимала, как выпирающие ребра, маленькие груди, острые бедра могут кого-то соблазнить. Ведь те женщины, которых нам показывали на картинках, отличались от нас настолько, что мы рядом с ними казались серыми мышами. Моя чувственность если и просыпалась, то еще никак не была связана с собственным телом, скорее, я погружалась в фантазии, в которых видела не себя. Для осознания красоты нужны мужские глаза, горящие желанием, похотью. На меня пока еще никто так не смотрел. Женщина осознает свою власть в мужском голоде. Как бы она ни была красива, но ее самоуверенность должна быть отражением чьего-либо восхищения.
Мною на тот момент не то что не восхищались, а я вообще не понимала, какой меня видят другие.
* * *
На верхних этажах, где расположен кабинет Нейла, его спальня, библиотека, вообще почти никогда не было слышно голосов и шагов. Я даже не могла определить, когда именно там наводят порядок, если вообще наводят. Клэр говорила, что эта часть дома — запрещенная территория, туда допускаются только избранные, и никто не осмеливается нарушать правила этого дома. Но мною постоянно овладевало дьявольское желание что-либо нарушить. То ли я была какая-то неправильная, то ли во мне постоянно бушевал дух протеста, но я неизменно пробовала грани дозволенного и все больше убеждалась, что за мной не наблюдают. Они не привыкли к тому, что кто-то может быть настолько идиотом, чтобы так рисковать.
Однажды я появилась в столовой для слуг. Мне было интересно, какие они. Другие люди. Не вымуштрованные Нихилы, а просто смертные. О чем говорят, чем развлекаются, что едят на ужин и на обед. Когда я вошла, все они дружно замолчали. Я смотрела на их лица, и мне казалось, что я вижу в их глазах какое-то странное сочувствие, какое-то непонятное мне выражение жалости, и в тот же момент они не произнесли ни слова. Я уже знала, что им запрещено общаться с Нихилами, а еще позже узнаю, что все те Нихилы, которые побывали в этом доме, уже давно мертвы. Для них я была эпизодом, не достойным особого внимания. Так, наверное, смотрят на смертников, к которым испытывают жалость и в тот же момент избегают разглядывать, чтобы это самое чувство жалости не стало чем-то большим, чтобы не запомнить. Ведь то, что мы запоминаем, перестает быть эпизодом, а становится частью нас. Запуганные до смерти, они тряслись за свою шкуру и положение. Я их понимала, но эта трусость вызывала во мне чувство брезгливости. Примерно то же самое я испытывала к своим собратьям на острове. Их фанатизм вызывал во мне рвотный рефлекс.
Я помню, как подошла к столу и все взгляды устремились на меня, а я протянула руку к подносу с фруктами, и никто меня не одернул. Я демонстративно съела дольку апельсина, медленно разжевала, проглотила и вышла. Еще долго в столовой не раздавалось ни звука.
А потом кто-то тихо сказал:
— НМ13…
— Она ненадолго. Как и остальные. Через пару лет появится НМ14.
— Она здесь несколько месяцев — это уже долго. Ходит везде, смотрит на нас.
— Не наше дело.
Я остановилась, а потом решительно вернулась в столовую.
— Меня зовут Лия, а не НМ13.
Они застыли в изумлении, видимо, не ожидая, что я заговорю с ними, а я взяла еще одну дольку апельсина и теперь уже действительно ушла. Нам действительно не о чем говорить. Между мной и ими тоже пропасть. Я вообще себя чувствовала в каком-то замкнутом пространстве, на каком-то клочке земли, окруженном бездной, и вдалеке я видела такие же острова, но ни мне, ни их обитателям никогда не дотянуться друг до друга. Точнее, они-то могут, а я нет.
Этой ночью я так и не смогла уснуть. Я, как обычно, долго смотрела на ворота, и когда поняла, что и сегодня он уже не приедет, мною овладела тоска. Мне кажется, так собаки скучают по хозяину. Мне даже стало казаться, что в доме пропадает его запах, что чем дольше его нет, тем меньше я чувствую его. И возникла острая необходимость вдохнуть полной грудью. Словно дозу наркотика. И я знала, где этот запах скорей всего сохранился. Меня тянуло туда каждую ночь, но я не осмеливалась, а сегодня… сегодня это вышло из-под контроля. Все вышло из-под контроля именно с этого момента.
Дождалась, пока в доме погаснет свет и стихнут все звуки.
Сама не заметила, как оказалась в той части дома, где раньше никогда не бывала. Сердце колотилось от понимания, что я совершаю то, за что меня могут наказать, но любопытство оказалось сильнее, чем доводы рассудка. Было еще нечто, что развязывало мне руки. И это нечто — осознание, что я нужна. Пусть для каких-то пока не понятных мне целей, но все же нужна. Иначе меня убили бы еще тогда, вместе с охранниками закрытого блока. Завидная уверенность, неизвестно откуда появившаяся у бесправного Нихила. И дикое желание быть там, где бывает он. Где проводит много времени.
Я прошла на носочках по зеркальному полу, чуть приподняв подол длинной юбки.
Затаилась возле двойной двери, прислушиваясь, а затем отворила ее и зашла в комнату. Закрыла глаза, наконец-то чувствуя его запах намного явственней, чем во всем доме, с восторгом понимая, что мне это было нужно. Несколько секунд наслаждалась, а потом обвела спальню любопытным взглядом, сделала несколько шагов. Я трогала его вещи, проводила ладонями по рубашкам в шкафу, по запонкам на комоде. Я даже осмелилась упасть навзничь на широкую постель и смотреть на свое отражение в зеркале на потолке. Мое бледное лицо, черные пряди волос, раскиданные по бордовому шелку наволочек и покрывала, а в голове вспыхнули дикие фантазии о том, что я на этой постели вместе с ним. Это было очень интимно, это словно касаться его самого без спроса.
Потом я снова ходила по комнате почти физически ощущая его присутствие здесь, представляя, что именно он мог делать, когда оставался один. Подошла к окну и с удивлением обнаружила, что и эти окна выходят на ту сторону, где посажены розы, более того, из его окон видно мои собственные.
Я остановилась у стола, рассматривая бумаги. Как бы я хотела понимать, что там написано. Я бы отдала за это очень многое… не знаю что, но очень многое. Потрогала бумагу пальцами, в углу каждого листа выбито два слова, и я даже понимала какие именно, потому что видела уже знакомые мне заглавные буквы. Потянулась к карандашу, взяла дрожащими пальцами и попыталась вывести буквы у края бумаги. Я так увлеклась, что не услышала, как дверь распахнулась, и когда раздался голос Клэр на несколько тонов выше, чем обычно, я вздрогнула и уронила карандаш. Она буквально взвизгнула:
— Ты что делаешь здесь?
Я спрятала лист за спиной. Клэр смотрела на меня с нескрываемой ненавистью. Она словно сама испугалась. Не ожидала увидеть меня здесь… или сама не должна была находиться в этой комнате.
