И тут случилось то, чего не мог ожидать ни дед Лучок, ни Мамед. Из городской тьмы в мигающую «аварийкой» машину полетела еще одна бутылка. Затем еще одна и еще… Спустя несколько секунд обстрел стал интенсивным и плотным, словно горожане специально к нему готовились и только ждали разрешающего сигнала.
Дед Лучок прямо-таки зашелся от восторга. И рядом с ним тоже радостно заухало, заорало и затопало. Редкое чувство эйфории вцепилось в Лучка. Сейчас он чувствовал себя многоруким, многоногим и многоголовым чудовищем-исполином, весело-злым и всемогущим. Он был заодно со всеми, кто оказался в тот момент вокруг него… Нет, не так – они все были одним целым. Кажется, даже и мысли Лучка, лишь рождаясь в его голове, немедленно распространялись во все остальные головы. Только он успел подумать, что неплохо было бы расширить площадь обстрела, чтобы она захватила и маняще поблескивающую под светом фар витрину магазина, как очередной кусок льда хватил в самую середину той витрины, и она с жалобным звоном распалась на большие угловатые куски стекла, осыпалась на землю, открыв черный и широкий проход в магазин.
И чудовище-исполин рвануло в этот проход.
С гоготом и азартными криками невидимые друг другу и самим себе кривочцы ввалились в помещение, не боясь и не стесняясь никого. А кого им было стесняться? Кого бояться? Темнота слепила их в грозное чудовище, которое рассыпется множеством безобидных фигурок, как только вспыхнет свет. И поди разберись, какая именно из этих фигурок была составляющей всемогущего исполина… Творилось безобразие, но винить в нем можно было лишь этого исполина, а каждый человек по отдельности был, конечно, невиновен. И, следовательно, ненаказуем.
Упиваясь этим пьянящим чувством безнаказанности, дед Лучок вместе со всеми ворвался в магазин, хватая все, что под руку попадется, круша и ломая все, что под руку подвернется – не по необходимости, а так, попутно… просто чтобы звенело, гремело и рушилось.
Мамед попытался было сопротивляться чудовищу из тьмы, но оно схватило его, разорвало на нем одежду, пошвыряло из стороны в сторону, разбив в кровь лицо, и затолкало под автомобиль, в котором уже не осталось ни одного целого стекла…
* * *
Он пронесся сквозь здание школы, как пущенное сильной рукой копье сквозь тело жертвы; он мелькнул поперек черной кишки коридора, не останавливаясь и даже не замедляя движения, вынес запертую дверь классного помещения и, вышибив телом окно вместе с рамой, мягко приземлился по ту сторону здания, перекатился по снегу, вскочил, одним движением стряхнул с себя стекла – как собака, выскочившая из реки, воду.
Страшная тьма накрыла его, и он не раздумывая вонзился и в нее, помчался дальше.
Тьма не мешала ему разбирать дорогу. Переключив сознание на внутреннее зрение, он свободно ориентировался в пространстве, наполненном копошением сгустков живой энергии среди статичных объектов неживой материи – именно так воспринимался его внутренним зрением город Кривочки.
Горожане, в первые минуты сошествия Великой Тьмы слепо тыкающиеся друг в друга на новогодних почерневших улицах, не замечали его, бесшумной молнией проносящегося мимо. Только тревожно лаяли ему вслед, прижимаясь к стенам домов, случайные бродячие собаки.
На окраинных же улочках, узких и запутанных, словно лесные тропинки, на улочках, стиснутых похожими на большие грибы частными домишками, людей и вовсе не было. Зато собак здесь обнаружилось куда как больше, чем в пятиэтажном центре – почти в каждом дворе, почти за каждым забором вспыхнул визгливый лай.
Собаки чуяли Охотника. Это несколько нервировало его, хотя он твердо был убежден в том, что потенциальным преследователям уже его не достать – уж очень удачно он выбрал момент для бегства, слишком большим должен быть разрыв между ним и возможной погоней.
И вдруг он, добравшийся уже до самой границы города, до последней улочки, за которой было рукой подать до федеральной трассы, резко затормозил, глубоко, до самой земли взрыв снег остановившимися ногами. Собаки за ближайшими заборами сорвались с лая на вой.
Охотник поморщился – но не из-за этого раздражающего звериного шума. Он ясно почувствовал преследование. Его преследовали, идя точно по его следам.
Но как это может быть? Как это у них получилось?!
Впрочем, уже через секунду впившаяся в него ледяная игла страха растаяла. Охотник увидел, что погоня состояла всего только из одного человека. Одного! И двигался он со скоростью, значительно уступавшей той скорости, с которой двигался сам Охотник.
Он без труда узнал преследователя.
Сквозь тьму, мимо вялых и тусклых энергетических сгустков сбитых с толку внезапной темнотой горожан, упрямо и ровно летела к нему ярко пульсирующая точка, с каждым мгновением увеличиваясь, с каждым мгновением приобретая все более отчетливые человеческие очертания.
Олег Гай Трегрей нагонял его.
Этот чертов урод, дегенерат Олег Гай Трегрей увязался за ним. Подобно инородному вирусу, явившийся дьявол его знает откуда, проникший в исправно функционирующий, нормальный организм его, Охотника, мира, год за годом отравляющий этот организм, плодящий вредоносные клетки, которые в свою очередь заражают другие, здоровые… – как же он, Олег Гай Трегрей, неуловимо неистребим!
Охотника охватила злость. Нет, это была даже не злость. Это было, кажется, чувство настолько сильное, что названия для него не нашлось бы ни в одном из тех языков, которыми владел Охотник.
Все долгие полтора года искусной охоты, не принесшей заданных результатов, вся кропотливая работа последних месяцев, так глупо и неожиданно провалившаяся в один момент, все отвращение к местному варварскому быту, к здешним звероподобным существам, только по чьей-то досадной ошибке именуемым людьми, вся тоска по родному комфортному и беспечальному дому, возвращение в который отдалялось и отдалялось, – все это сплелось в раскаленный клубок ненависти, почти физически ощущаемый где-то в районе затылка.
Поначалу он даже испугался. Энергетического заряда такой силы он еще никогда не ощущал в себе. Энергетического заряда такой силы у него никогда еще не получалось аккумулировать. А тут на тебе – это вышло само собой.
И грех было таким случаем не воспользоваться.
– Не отстаешь?.. – по-русски прошипел Охотник. – Сам ползешь ко мне в руки?.. Ну, так тому и быть…
Он повернулся и пошел, медленно ускоряясь, пошел вдоль по улице, не навстречу, а прочь от настигающей его погони. Голова его стала тяжелой и вибрирующе горячей, будто он нес на плечах готовую взорваться бомбу.
Но рано… еще рано… Пусть подберется поближе.
Злая сила уже кусала болью его затылок, когда Охотник понял: вот он, тот самый, единственно верный момент.
За его спиной уже ясно слышался скрип снега под ногами Трегрея. И Охотник перешел на бег. И всего через несколько шагов высвободил трепещущую в затылке небывалую злость; развязав клубок, пустил обжигающие токи от головы к кончикам пальцев.
