– Тогда зачем Ельцин требует, чтобы Горбачёву дали возможность обратиться к народу?
– Потому что Горбачёву такая возможность не нужна, и Ельцин отлично понимает это. Но я хотел поговорить с тобой о другом. Ты думаешь – если Ельцин победит, станет хорошо?
М-да, ну и вопрос.
– Нет, так не думаю. Я только уверен, что если он проиграет, то станет совсем плохо.
Дядя Вова кивает:
– Тут ты прав, мой мальчик. Вы сражаетесь не за то, чтобы стало хорошо, а чтобы не вышло ещё хуже, чем теперь, и я вас отлично понимаю. Славные вы ребята – те, которые собрались на Тверской, Манежной, Краснопресненской. Дон-Кихоты нашего славного белокаменного города. И я думаю, что вы победите. Только ещё важнее, чтобы лет через десять вы не пожалели о том, что остановили собой танки и бронетранспортёры.
– Я не пожалею. Что бы ни случилось.
– Хорошо бы, сынок. Потому что, едва Ельцин победит, он забудет свои красивые лозунги, тихо отодвинет тех, кто с ним сегодня, и наберёт окружение из той же номенклатуры, которая сейчас поддерживает путч. Конечно, некоторые послабления будут – от них никуда не деться, иначе Ельцин долго не усидит. Но действовать он станет теми же методами, что сейчас коммунисты. И рая в России мы не дождёмся. Но, наверное, откроются дороги на Запад. Хотя и там насчёт рая не так просто.
– Папа… Папа Вова, если бы ты был на моём месте – пошёл бы завтра туда?
– Не знаю, сынок. Это ты должен решать сам.
20 августа 1991 года
Едва я проснулся утром, меня словно стукнуло: как же это вчера оставил боевой пост? Да, никто не командует, каждый находится там, где велит совесть… И моя совесть велела ехать домой? Да, конечно, я не хотел волновать тётю-маму Лену… Или это предлог? Я испугался? Уже после того, как вместе с другими остановил бронетранспортёры и водомёты, помог захватить Иванова? Нет, это не страх… а безответственность, что не лучше. Сейчас поеду туда и останусь на ночь. Надеюсь, мама Лена не будет слишком волноваться…
Вот и Манежная – почему-то кажется, что жарче всего будет здесь. Со вчера ничто не изменилось, только люди выглядят невыспавшимися. Теперь, когда я приехал, опять чувствую себя ненужным. К кому бы обратиться? Вот к этому парню с автоматом. Пусть хоть скажет, кто тут главный.
– Вы не подскажете, где мне находиться?
– А вы кто, молодой человек, из какой организации?
– Не из какой, я сам по себе.
– Если хотите, побудьте пока здесь.
– А что мне делать?
– Ничего. Ждать. Это вы вчера дрались с водомётами, въехали камнем?
Невольно улыбаюсь:
– Да, я.
Мы обмениваемся рукопожатием.
– Меня зовут Ефим. А тебя как?
– Андрей.
– Рисковый ты парень. Чем занимаешься?
– Только что поступил в МГУ.
– А, так тебе, наверное, надо к студентам!
– А где они?
– Не знаю. Ладно, побудь здесь. Замечу кого-то из студентов – скажу тебе.
– А какие последние новости – не расскажешь?
– Да вроде рота десантников из Тулы на бронемашинах подошла к Белому Дому – защищать.
– Ого! Это что же – армия на нашей стороне?
– А ты этого ещё не понял – после вчерашнего? Не все, конечно, но очень многие. Мало кто из генералов знал о подготовке переворота. А сейчас в Белом Доме представители путчистов ведут переговоры с Ельциным.
Вот это неожиданность! Получается, ещё немного – и они сдадутся? Может, сегодня заночую дома, но уже не как беглец с боевого рубежа?
– Ладно, Андрей, побудь тут за дежурного. Если возникнут какие-то проблемы – дай знать, – и он даёт мне милицейский свисток. Киваю послушно: по крайней мере, теперь я при деле. Ефим уходит, и мы со свистком остаёмся наедине. Чувствую себя немного глупо – нет уверенности, что поступаю правильно: вокруг тихо, спокойно, только вдали раздаются чьи-то крики. А какие варианты? Должен же кто-то быть здесь, присматривать за ситуацией.
Томительно тянутся минуты. Позади меня, на баррикаде, собираются ребята, о чём-то беседуют, смеются, завтракают – они, в отличие от меня, не успели сделать это дома. А я прогуливаюсь и смотрю, не появится ли противник. А кто – противник? Если армия на нашей стороне, то против нас только КГБ? А милиция? Омоновцы вчера как-то неуверенно вели себя.
Пока брожу туда-сюда, подвозят обед. С удивлением смотрю на часы: надо же, сколько времени прошло! Хорошо бы ещё домой позвонить… М-да, вот взялся я работать вперёд-смотрящим – и уже не отойти. Ладно, пообедаю…
Снова тянутся минуты и часы. Начинает вечереть. Вот и темнота наступила…
– Ребята! Все на Смоленскую площадь! Там боевые машины десанта!
Вот так новость… А ещё пять минут назад казалось, что всё закончится хорошо, волнения напрасны.
– Эй, а мне что делать? Ефим велел ждать здесь!
– Иди, Андрей! – Ефим выныривает откуда-то со стороны баррикады. – Если сейчас нападут здесь, ты без оружия всё равно ничего не сделаешь.
А если нападут там – сделаю? Ладно, Ефиму виднее, пойду туда.
Выстрелы – это уже очень серьёзно. Вот и Смоленская площадь, на ней баррикада. А вон бронемашины… Туда, к ним!
– Ребята, кто может – держите брезент! Накрывайте смотровые щели!
Да, только так, без оружия мы всё равно ничего лучше не сделаем. Хватаю кусок брезента за угол, тащу на себя, теперь вперёд! – и закрываем щель. Держать, не отпускать!
Рядом другая бронемашина, я не могу её рассмотреть – только краем глаза. Что это? За ней волочится тело… Парень какой-то… Его убили? Подонки, сволочи!
– Эй, не смотри в сторону, только сюда, не то и с нами то же сделают!
Он прав, нельзя отвлекаться, сейчас моё дело – вцепиться и держать брезент, не отпускать, а машина рвётся, тащит нас… Кто-то кричит от боли… Не отпускать, не думать ни о чём…
– Прорываются, гады!
Выстрелы… Вернусь ли я домой? Не думать об этом и ни о чём, держать…
Сзади ударяет жар. Невольно оглядываюсь: та из бронемашин, которая прорвалась, горит… И троллейбусы на баррикаде горят – это мы подожгли или те, кто в нас стреляет? Да, это уже война, на которой убивают – они стреляют и давят нас, а мы мешаем им передвигаться и поджигаем…
Машина, на которую мы навалились с брезентом, неожиданно даёт задний ход.
– Ребята, не отпускай!
Открывается люк:
– Вы, психи, не собираемся мы с вами воевать! Дайте уехать нормально!
Это другое дело, причина уважительная.
– Ребята, отпускаем!
Я послушно отхожу назад. Боевая машина, с которой мы только что воевали, даёт задний ход и исчезает в конце улицы. Ну, что – победили мы? На этот раз не так всё здорово… Этот парень – может, он ещё жив?
