– Назови свое имя! – напомнил Диггин, и толпа подхватила: «Имя, имя, имя».
– Хезер, – прохрипела она. – Хезер Нилл. – Её голос дрогнул от ветра.
Толпа по-прежнему скандировала: «Имя, имя, имя, имя», – а затем: «Прыгай, прыгай, прыгай, прыгай».
Внутри у нее все застыло и покрылось льдом. Ее немного подташнивало. Она сделала глубокий вдох. Закрыла глаза.
И прыгнула.
25 июня, суббота
Хезер
Хезер как-то прочитала в Интернете статью о том, что время является относительной величиной, которая движется быстрее или медленнее, в зависимости от того, где ты и что ты делаешь. Но она никак не могла понять, почему оно всегда замедлялось в какие-нибудь особенно неприятные моменты, например, на уроке математики, в кресле дантиста, и ускорялось всякий раз, когда ты пытался замедлить его. Например, когда ты решал контрольную или отмечал свой день рождения.
Или когда ты чего-то боялся. Например, как сейчас.
И почему время так неправильно в своей относительности?
Она никогда ни о чем не сожалела так сильно, как о решении принять участие в игре. Все последующие дни ей казалось, что она сделала это в состоянии помешательства. Может, она надышалась перегаром на пляже? Или она временно потеряла рассудок, увидев Мэтта с Делайной? Именно так все и было. На этом и строятся все аргументы адвокатов, защищающих людей, которые, тронувшись умом, топором разрубали на кусочки своих бывших супругов.
Но Хезер была слишком гордая, чтобы отступить теперь. Дата первого официального испытания приближалась. Несмотря на то, что из-за разрыва с Мэттом она предпочитала прятаться ото всех, и несмотря на то, что она старалась избегать всех, кто знает ее хотя бы отдаленно, новости дошли и до нее – дата испытания была намалевана краской на водонапорной башне. Суббота. На закате.
Сообщение и одновременно приглашение для всех игроков.
Мэтт ушел. Школа закончилась. Не то чтобы Хезер любила школу, но все же. Школа была поводом выйти из дома, там было чем заняться. Теперь со всем было покончено. Ей подумалось, что такова вся ее жизнь – бесконечная и пустая. Как монета, падающая в бездонный колодец.
Она двигалась по возможности медленно, проводя вечера, свернувшись на диване за просмотром телевизора со своей сестрой Лили. Ее телефон был выключен, не считая того времени, когда она с одержимостью проверяла, не звонил ли Мэтт. Она не хотела общаться с Бишопом, который стал бы читать ей нотации о том, что Мэтт – полный придурок, а Нэт на протяжении трех дней держалась холодно, пока наконец не поняла, что Хезер уже не та безумно влюбленная девушка.
Время мчалось, как будто жизнь включила опцию быстрой перемотки вперед.
Наконец, настала суббота, и испытания было не избежать.
Ей даже не пришлось задумываться о том, под каким предлогом улизнуть из дома. Ранее этим же вечером ее мама и отчим Бо ушли в какой-то бар в Анкраме, а это означало, что они приползут домой не раньше утра или, может, даже днем в воскресенье – со стеклянными глазами, провонявшие дымом, голодные и в плохом настроении.
Хезер сделала для Лили сэндвич с сыром, который она съела перед телевизором, съела в угрюмой тишине. Волосы Лили были зачесаны на прямой пробор и убраны в тугой хвост на затылке. В последнее время она всегда ходила с такой прической, что делало ее похожей на старуху, застрявшую в теле одиннадцатилетней девочки.
Лили объявила сестре бойкот. Хезер даже не знала причину, но у нее не было сил, чтобы переживать об этом. Лили всегда такая – сначала злится, а уже в следующую секунду улыбается. Но в последнее время она стала не только более сердитой, но и более серьезной, тихой, очень избирательной в выборе одежды и прически, стала реже смеяться, пока не выпьет молока, и гораздо реже просит Хезер рассказать историю перед сном. Хезер решила, что так проявлялось взросление Лили. В Карпе не было особых поводов для улыбок. А в трейлерном парке
[2]
«Свежие Сосны» – и подавно.
И все же Хезер переживала по этому поводу. Она скучала по прежней Лили – по ее липким от газировки рукам, по запаху ее жвачки, по вечно не расчесанным волосам и вечно запачканным очкам. Она скучала по ее большим глазам и по тому, как Лили ворочалась в темноте и шептала: «Расскажи мне историю, Хезер».
Но Хезер считала, что это – естественный ход вещей. Эволюция.
В полвосьмого вечера от Бишопа пришло сообщение – он в пути. Лили ушла в их с сестрой Угол. Именно это место Хезер называла их спальней – узкая, тесная комната с двумя кроватями, прижатыми друг к другу почти впритык; с комодом без одной ножки, который жутко скрипел, когда его открывали; с оббитой лампой; с тумбочкой, заляпанной пятнами от лака для ногтей; с горами разбросанной повсюду одежды.
Лили лежала в темноте, натянув одеяло до подбородка. Хезер решила, что она спит, и уже хотела закрыть дверь, когда Лили повернулась к ней, сев и опершись на один локоть. В свете луны, проходящем сквозь грязное окно, ее глаза были похожи на отполированные шарики.
– Куда ты идешь? – спросила она.
Хезер обошла гору из джинсов, толстовок, нижнего белья и свернутых в шарики носков и села на кровать Лили. Она была рада, что Лили не спала и что она наконец решила заговорить с ней.
– За мной заедут Бишоп и Нэт, – сказала Хезер, уходя от ответа. – Мы собираемся немного потусить, погулять.
Лили снова легла, забившись под одеяло. Какое-то время она молчала, а затем спросила:
– А ты вернешься?
Хезер почувствовала тяжесть в груди. Она наклонилась, чтобы положить руку на голову Лили, но та отпрянула.
– Почему ты спрашиваешь, малышка?
Лили не ответила. Какое-то время Хезер сидела рядом с ней в темноте, ее сердце сильно билось в груди. Она чувствовала себя беспомощной и одинокой. Вскоре Лили засопела, и Хезер поняла, что та уснула. Она наклонилась и поцеловала ее в лоб. Он был горячим и влажным. Хезер захотелось забраться к сестре под одеяло, разбудить ее и извиниться за все – за муравьев на кухне и пятна воды на потолке, за запах дыма и за крики на улице, за их маму Кристу и за их отчима Бо, и за их жалкую и никчемную жизнь.
Но с улицы послышался негромкий гудок, и Хезер ушла из комнаты, закрыв за собой дверь.
Хезер всегда узнавала Бишопа по звукам, которые издавали его машины. Его отец когда-то владел гаражом, поэтому Бишоп был помешан на тачках. У него были золотые руки. Несколько лет назад он сделал для Хезер розу с лепестками из меди, стеблем из стали и шипами – из маленьких винтиков. Бишоп вечно возился с ржавыми кусками металла, которые он доставал черт знает где. Его последней находкой был «Бьюик Ле Сабре», двигатель которого издавал звуки, напоминающие старика, который свободно выдыхает, застегнув ремень.
