Спешившись, пацаненок потрусил в сторону ближайших кустиков.
А, приспичило, с облегчением догадалась амазонка. Однако ж ошиблась.
Вместо того чтобы справить нужду, сатирчик стал осматривать да обнюхивать березку и искать что‑то в росшей вокруг нее траве.
– Да где же она? – озадаченно почесал вихрящийся между рожек чубчик.
– Кто? – не поняла девушка.
– Тетка! – топнул ногой паренек. – Куда она могла запропаститься, ума не приложу! И сестренки вместе с нею…
В кустах орешника послышался подозрительный шорох.
– А! – расплылся в довольной ухмылке юный леший. – Схоронились! В прятки играть удумали. Вот озорницы! Вижу, вижу!
Метнулся к зарослям, раздвинул гибкие ветви лещины и разочарованно хмыкнул. Прямо под ноги ему выкатился… заяц. Да какой огромный, почти что с маленького кабанчика ростом. Видно, что, приобретя в размерах, зверек потерял отличительную черту своих длинноухих сородичей – непомерную пугливость. Потому как, нимало не дичась, стал по‑кошачьи тереться о ногу Бублика. Еще и довольно урча при этом.
Девушка подумала, что за удивительное место этот Чернобыль. Если тут зайцы величиной с поросенка, то каковы должны быть сами секачи. Не говоря уже о медведях.
Сатиренок между тем тоже что‑то наворковывал в длинное серое ухо. Косой, казалось, внимательно его слушал, знай себе кивая. Словно соглашался с тем, что ему втолковывали. Когда же маленький леший закончил, заяц тяжело вздохнул, совсем как человек, и понурил голову. Орландина готова была поклясться, что из его глаз… капнули слезы.
Святой Симаргл! Плачущий заяц?! Ну ладно бы еще крокодил. Слыхала она о таком диве, хоть самой и не привелось видать.
Бублик отшатнулся от ушастого и всплеснул руками.
– А остальные?! – раздался крик боли.
Заяц покачал головой. Потом развернулся к людям спиной и быстренько так юркнул назад, в орешник.
– Что он тебе сказал? – зачала тормошить мальца за плечи амазонка.
А у того слезы в три ручья из глаз катятся. Силится что‑то сказать, но только рот лягушкой открывает.
– Ну, перестань! – пыталась унять его девушка, но лешачок, уткнувшись носом ей в жилетку, заходился еще пуще.
– Ты же не маленький! Сто сорок лет как‑никак на белом свете прожил!
– Их нет, понимаешь?! – уставились на нее заплаканные глазенки. – Не‑ет!
– Ну, ушли куда‑нибудь, – совершенно не представляя, о ком идет речь, пожала плечами Орландина. – Вернутся. Или мы их найдем! Давай искать! Ведь мы, наверное, еще и половины леса не прошли. Ты мне Озеро обещал показать.
Слезинки мигом просохли.
– А ведь верно! Озеро!
После долгих блужданий по лесу они наконец вышли к таинственному водоему.
Почему «таинственному»?
Орландина и сама не могла бы толком объяснить то чувство, которое она испытала при первом взгляде на лесное Озеро.
Вроде бы и ничего особенного в нем не было, а вот же…
Форма Озера была идеально круглой. Как будто кто‑то специально подровнял. Но кому по силам подобное? Разве что всемогущим богам.
Немного странным выглядело то, что у самой кромки воды ничего не росло. Абсолютно. А ведь можно было представить, что коль скоро животворящая озерная влага произвела такие разительные перемены в окружающей природе, то уж в непосредственной близи от нее должны твориться такие чудеса, что о‑го‑го.
Ничуть.
Даже чахлого камыша, смотрящегося в зеркальную гладь, не наблюдалось.
И тишина.
Глубокая.
Словно кладбищенская.
Сравнение невеселое, но отчего‑то именно оно напрашивалось на язык. Не потому ли, что со времени, когда они с Бубликом въехали в Старый лес, амазонка ни разу не слышала птичьего крика? Уже это настораживало.
Хотя живность в чернобыльской чаще явно наличествовала. Тот же заяц‑переросток. Пару раз из‑под ног выпрыгивали лягушки. Тоже немаленькие. С голову взрослого человека. Хорошо хоть, что Орландина не в пример своей сестрице не падала в обморок при виде бородавчатых земноводных. А то прибавилось бы хлопот лешачку.
Однажды мимо них просеменил ежик, гордо неся на своих иголках гриб. Одного такого «грибочка», верно, хватило бы целой крестьянской семье на ужин. И как у ежа достало силенок волочь лесное чудо?
Интересно, какие ж тогда здесь ягоды? Не иначе трех‑четырех достаточно, чтобы наполнить корзину.
Озерная вода также навевала мысли о трауре. Когда Орландина склонилась над водоемом, то не увидела своего отражения. Поверхность была черной и непрозрачной, словно смола.
Хотела дотронуться, но Бублик не дал. Схватил за запястье и дернул на себя.
Ого! Малец мальцом, а силенкой боги не обидели.
– Ты чего? – спросила на всякий случай.
– Вода, – прошептал сатиренок. – Она… умерла…
– Не может быть! – вырвалось у нее.
А сама отчего‑то сразу поверила.
– И что ж теперь делать?
Юный князь лесной потряс головенкой.
Потом, отстраняясь, подошел к Озеру и присел на нависший над водой камень. Склонился к черной глади. И залопотал, запричитал что‑то по‑своему.
Некоторое время ничего не происходило.
А потом…
Над неподвижным зеркалом закружились в хороводе золотые бабочки. Оленьи глаза Бублика распахнулись от восторга. На пухлой мордашке заиграла счастливая улыбка.
– Они живы, – сообщил тоненьким, срывающимся от волнения голосочком. – Ушли. Далеко‑далеко. Но… живы…
Глава 11
ПСЫ ГОСПОДНИ
Киев, июль
Да, бедный и богатый рыцарь – это как небо и земля.
Что такое убогий рыцарь?
Это бесконечные скитания, когда негде приклонить голову. Разве что в чистом поле или в лесу.
Это вечно жалующийся на голод желудок, насыщаемый в лучшем случае единожды в день.
Это тупая тоска, пришедшая на смену страху за свою жалкую жизнь.
И неизбывные мысли о еде, о ночлеге, об изношенной одежде и дырявой обуви. О мерзкой погоде с ее дождем, норовящим привести в негодность и без того уже прохудившуюся экипировку, с пронизывающим до сердца холодом.
А главная, не дающая покоя и забивающая все остальные дума – когда же это все наконец закончится, Господи?!
Иное дело, когда в кармане рыцаря весело звенит злато‑серебро.
Тогда мир вокруг кажется прекрасным, люди же добрыми и великодушными, а не злобно зыркающими тебе в спину, как бы выбирая, в какое именно место всадить кинжал.
