Вот этот человек сидел сейчас за столом перед Турбановым, постаревший, но всё же узнаваемый, как телезвезда.
«Я вас помню. И смерть вашу помню. Как же вам удалось так эффективно умереть?»
«Не без помощи Скотланд-Ярда. Знаете, существует программа защиты свидетеля – без ограничения срока давности. Это была не моя идея, но, как видите, всё удалось».
«А вы не боитесь вот так встречаться с кем попало и засвечивать себя?»
«Ну, во-первых, не с кем попало. Для меня это чрезвычайно существенный разговор. Во-вторых, я знаю, что вы сейчас не ведёте запись и, даже если захотите, не сможете ничего доказать. Простите, у меня свои информаторы и своя техническая разведка. А в-третьих, самое главное – мне известна цель вашего приезда в Лондон, поэтому я вас нашёл».
«Вы правы, я не веду запись, и у меня нет своей разведки. О чём вы хотели поговорить?»
«О том бизнесе, ради которого вас отправили сюда. Скорее всего, вы догадываетесь, что речь идёт о судьбе целой страны. Несколько лет назад я бы даже сказал – об её спасении. Да, с таким вот пафосом… Но сегодня понятно, что страну спасти уже нельзя. Зато можно спасти бизнес».
«Я не занимаюсь бизнесом», – честно сказал Турбанов.
«Позвольте, я поясню. Сергей Терентьевич, вы ведь довольно давно служите по финансовой части. И наверняка вы помните времена, когда некоторые наши банкиры сознательно разоряли собственные банки в свою пользу, перед тем как сбежать навсегда. Приблизительно так же банкротили приватизированные заводы и прочие компании – их бросали, как тяжёлый чемодан с оторванной ручкой: выскрёбывали самое ценное – и бросали. В сущности, я был одним из таких умников. Но мне тогда и в голову не могло прийти то, что придумали нынешние ребята. Они решили, что можно поступить аналогично со всей страной. Если экономика больше не работает, то почему бы с ней не обойтись, как с тем чемоданом? Чего стоит одна только идея чисто русского, православного «конца света». Они собираются закрыть русский проект. Им этот бизнес больше не нужен: прибыль маловата и слишком хлопотно. Осталось только зафиксировать доход и спрятать подальше – а там хоть трава не расти. Это неправильно, я считаю. Мне жаль этот бизнес, и я знаю, что его можно спасти».
«А людей?»
«Даже не сомневался, что вы спросите. Знаете, российская власть всегда была низкого мнения о своем народе и, к сожалению, в этом смысле во многом права. Наши люди не считают на два шага вперёд, память короткая. Они поддержат любую власть, какую ни поставь. Потому что “любая власть от Бога”, и всё в таком духе. Людям ведь по большому счёту неважно, кто им даёт работу и зарплату. Ну и, как водится, “лишь бы не стало хуже, лишь бы не было войны”. А если вы им станете рассказывать про свободу и демократию, они же вам первому разобьют голову или в органы сдадут».
Чувствовалось, что он мог бы говорить до утра.
«Слушайте, – не выдержал Турбанов. – Вот ваша личная техническая разведка донесла, что я не записываю разговор. Но вы-то сами его записываете, так? Можно узнать, для чего?»
Лицо Березовского вдруг озарилось такой улыбкой, будто самые дерзкие усилия всей его жизни наконец-то по достоинству оценены.
«Ну, что уж вы так!.. Я прекрасно понял! И я ведь не тороплю вас, не прошу ответить немедленно. Вы можете связаться со мной в нужный момент. Просто подойдите на ресепшен к старшему администратору и скажите: нужен Платон Еленин. Я вас найду».
Он излишне суетливо поднялся, вышел из-за стола и добавил уже без улыбок, а с отеческой буквально заботой: «Берегите себя, мой друг, они вам доверили столько, что рано или поздно захотят избавиться от вас».
40
Как он там сказал? «Я не тороплю вас и не прошу ответить немедленно». Но разве он о чём-то спрашивал? Турбанов ворочался почти всю ночь с боку на бок, но так и не вспомнил ничего похожего на деловое предложение или вопрос.
На рассвете ему приснилось, будто они с Агатой устроили военный совет на кухне одновременно с поеданием ослепительного борща, Агата злилась и говорила: «Ха. Они, видите ли, захотят избавиться. А если ты вдруг захочешь избавиться от них? Сами-то не догадываются, кто кому нужнее?»
В этом предутреннем сне Турбанов унывал и отчётливо тужил по Агате, хотя она гладила его по лицу и говорила: «Ты мой герой», а он отвечал: «Да какой я герой. В лучшем случае свидетель, очевидец». – «Отличный выбор. А ты что, хотел бы стать демиургом? Передвигать людей, как пешки, туда-сюда?» Этого он точно не хотел.
За несколько минут до появления дворецкого и завтрака на столике с никелированными колёсами Турбанов успел в сороковой раз проверить свою секретную сим-карту – и подпрыгнул от радости. Там лежало сообщение, состоящее всего из двух фраз, которые он четырежды мысленно повторил, прежде чем вынуть карту и в обычном порядке разломать телефон.
«Жду тебя в Фиальте, – писала ему Агата. – Не хочу быть в апатии одна».
Чтобы остаться наедине с собой, он кое-как разыграл для пристального Алекса тяжёлый приступ мизантропии, перетекающей в алексофобию. Нужно было срочно разгадать ребус, присланный Агатой.
Турбанов хорошо помнил, как она говорила о своём желании найти набоковскую Фиальту, устроить что-то вроде запасного гнезда и потом послать Турбанову сигнал. Теперь она пишет, что ждёт его там, из осторожности не называя реальное место.
Вторую фразу можно было расценить как простое выражение чувств, но он точно знал, что это совсем не в стиле Агаты – жаловаться на апатию или хандру.
Распатронив вторую пачку сигарет подряд, Турбанов уже не сомневался, что первая фраза «жду тебя в Фиальте», кроме верхнего слоя, содержит внятный намёк на то, что записка шифрованная; а вторая фраза – фактически ключ.
У него ушло полтора дня на фонетическую примерку Фиальты к неизбежной чеховской Ялте, к мысу Фиолент и почти нереальному, открыточному мосту Риальто. Он перебирал эти ассоциации беспорядочно, с отчаянным упорством, как и случайные кнопки на телевизионном пульте, пока в закоулках экранного меню не замерцала опция Computer → Internet. Запросы, которые он вбивал в Yandex и Google, по наивности могли поспорить со школярским поиском шпаргалок, а выпадающие ссылки-подсказки подозрительно кишели рекламой турфирм, завлекающих на курорты Хорватии, к адриатическим берегам.
Он уже терял надежду отыскать что-то существенное, когда среди глянцевых завалов спама вдруг промелькнула простая человеческая фраза:
«С наслаждением перечитал “Фиальту”…»
Это было письмо давно умершего филолога-слависта, специалиста по Серебряному веку, редкостного знатока отдельных авторов, запрещённых и полузапрещённых в Советской России, позже реабилитированных, а спустя годы снова полузапрещённых:
«…С наслаждением перечитал “Фиальту”, это ведь описание Аббации, где у моей бабушки была вилла в доброе старое время. Гора Св. Георгия, S. Giorgio, это Монте-Маджоре»
[3]
.
