У этих вооружённых ребят-конвоиров в чёрно-зелёной униформе, наряженных, как для войны, в шлемы, берцы, металлизированную броню, были детские злые лица, не знающие пощады, одну только злость. Он брёл своей сомнительной походкой сквозь их молчаливые кордоны, по темноватым коридорам и лестничным маршам «Русского Парадайза», невольно ожидая удара по спине или по голове.
В бронированном «гелендвагене», подогнанном к парадному входу впритык, сидел полковник в папахе, весь красный и потный, видимо, от волненья. Он козырнул, привстав. Турбанов сел рядом, и они тронулись.
Когда минут через сорок за тонированными стёклами всплыли строения военного аэродрома, полковник вдруг встрепенулся и спросил:
«Вы случайно Михал Игнатьича не увидите?»
Отвечать пришлось уклончиво:
«Увижу, если успею. А что?»
«Так нам зарплату четыре месяца не платят! Я своих бойцов в ночную смену выдернул кое-как. Рапорта подают пачками! Четыре месяца, это куда? – Он вытер платком щёки и лоб. – И ещё говорят: ждите, мол, готовность номер один. Ну как же – конец света, хуё-моё!»
«Да, Михал Игнатьичу следует доложить», – у Турбанова хватило ума не спрашивать, кто это такой.
Внутри пространства, отрезанного от земли глухонемым забором и двумя рядами колючей проволоки, Турбанов опять почувствовал себя подконвойным, чуть ли не осуждённым. Он вышел на заиндевевший бетон и тут же два раза поскользнулся. Ему на минуту показалось, будто все эти военизированные подростки с угрюмыми заспанными лицами и летальными функциями только потому и терпят здесь его бесцензурное штатское присутствие, что наслышаны о чрезвычайной важности турбановской миссии и вынуждены ещё немного потерпеть, пока не выяснится: справился он или нет.
Сидя в пустом самолёте, где ему так и не удалось уснуть под равномерное гудение скорости, он стал думать, что вот есть такие специальные службы – они охраняют несвободу. Вроде бы это всего лишь рутина, должностные обязанности персонала, допустим, на режимном объекте, в тюрьме. Но так получается, думал он, что в моей прекрасной стране это вменено в обязанность каждому – охранять несвободу, защищать и отстаивать её.
И потом, прислушиваясь к скорости и высоте, он подумал о свободе: разве она требует, чтобы её добывали? Вот же она – здесь, в тебе. Ты с ней родился, как любой человек. Но ведь никто же почти не помнит об этом. Так мало людей, которые знают или хотя бы догадываются, что они свободны изначально, такими родились. Ну, может, ещё в раннем возрасте как-то чувствуют её – свободу по умолчанию. А взрослея, перестают помнить и знать. И всё чаще сомневаются в свободе, любви и в жизни как таковой.
Вчера они с Агатой смеялись как сумасшедшие по каким-то пустячным поводам, видимо, доказывая себе, что расставаться бессрочно, с открытой обратной датой, не так уж и страшно. Агата ещё сказала, что ей тут некогда устраивать ха-ха, нужно собирать Турбанова в дорогу. Она раздобыла у горничной утюг и нитки с иголкой: вдруг понадобится пришить, например, пуговицу или чей-нибудь длинный язык. Но беспризорных пуговиц не обнаружилось, а через утюг, мы же договорились, будем выходить на связь… Да, кстати, связь! Надо нашить на бельё с изнанки такой специальный кармашек для сообщений. Над кармашком для сообщений тоже было не грех посмеяться. Но Агата настаивала: ничего смешного! Её бабушка в советские времена тоже пришивала потайной кармашек изнутри лифчика или трусов: надо же было спрятать ближе к телу свою бесценную мятую денежку, если едешь в опасном плацкартном вагоне из родной провинции в большой опасный город!
Об этом наивном кармашке он вспомнит через три дня, когда после изнурительного, вполне одуряющего инструктажа на какой-то ведомственной даче его доставят по другому, тоже неопознанному адресу, чтобы сфотографировать, снять мерки и переодеть с головы до ног. Турбанов сидел полуголый на холодном кожаном диване и любовался лаковыми остроносыми туфлями, скользким атласным галстуком, похожим на сельдь, и кашемировым костюмом цвета мраморной говядины в модную волнистую полоску. (В обычной жизни он согласился бы так нарядиться разве что по приговору суда.) Плюс рифлёный бронзированный портфель типа мини-сейфа, заставляющий думать о роковой участи ни в чём не повинного аллигатора.
Турбанов дал себе слово при первой же возможности сменить всю эту красоту на что-нибудь более человеческое. Обновками из мира белья он пренебрёг, тем более что в «бабушкином» карманчике нашёлся туго свёрнутый Агатой девчоночий носовой платок, а внутри него – новая сим-карта.
34
1. Ни один телефон не использовать дважды.
2. Сразу после звонка трубку повреждать и выбрасывать.
3. При попытках вербовки и подкупа проявлять заинтересованность с целью выяснить: а) размер вознаграждения; б) в чью пользу осуществляется вербовка; в) каковы намерения заказчика.
4. На все предложения давать ответ: «Я подумаю», брать несколько дней на размышления и срочно связываться с APVI через QNW-43.
5. Избегать совместного приёма пищи и распития любых напитков, включая алкоголь.
6. Не вступать в межполовые контакты. Воспрещается пользоваться платными сексуальными услугами.
7…
Спасибо хоть покурить иногда не воспрещается, думал Турбанов. У входа в зал вылетов международного терминала, оставшись наконец один, он выбросил сто двадцатую примерно инструкцию и проследил краем глаза, как слева, со стороны парковки выбежал какой-то респектабельный дядечка и начал резво копаться в урне, куда был брошен смятый листок.
Турбанов никогда ещё не чувствовал в себе такую лёгкость и отвязанность. Он словно был взвешен на самых точных, правильных весах и найден изумительно лёгким. Этому качеству он всегда остро завидовал, когда видел, например, бестолковую беготню детей, или суету вечно голодных синиц, или даже простую луговую траву – её волнистый разбег под ветром. А сейчас он легко и весело помогал незнакомой молодой мамаше собирать с пола россыпь мелочей из уроненной сумки, и он сам себе казался вполне занятным, хоть и не очень молодым, клоуном в дорогущем костюме цвета мраморной говядины и в атласном селёдочном галстуке, который при наклоне свисал с шеи и подметал истоптанный пол.
Он успел на регистрацию рейса в последний момент, девушка за стойкой спросила, есть ли у него багаж, и он даже удивился: какой багаж? У него и личных вещей-то с собой не было, кроме новенького паспорта с дипломатическими визами, двух таких же новеньких бессмысленных телефонов, загодя положенных ему в портфель, и универсальной банковской флэш-карты с неизвестной суммой на счету.
Перед взлётом стюардессы раздали пассажирам глянцевые листовки, где солидная реклама, набранная старославянским шрифтом, обещала 5-процентную скидку на авиабилеты для настоящих патриотов. Турбанов добросовестно вчитывался в условия акции, стараясь понять, как будет выявляться настоящий патриотизм, достойный скидки, но тут вдруг девочка лет шести из соседнего ряда отлепилась от иллюминатора и закричала высоким режущим голосом на весь салон: «Мы летим! Мы летим! Мы летим!!!» Первые двадцать минут полёта она кричала, не прерываясь, без единой паузы: «Мы-летим-мы-летим-мы-летим-мы-летим-мы-летииим!!!», так что некоторые пассажиры начали оглядываться на неё с медицинской тревогой, а Турбанов мысленно говорил: «Молодец, не сдавайся, ты героическая летунья, ты молодец!»
