Такую новость нельзя проигнорировать. На внеочередном военном совете, украшенном кофейными излишествами, Турбанов и Агата принимают решение (тоже, конечно, чрезвычайное): переселиться на некоторое время в гостиницу, причём жить в разных номерах.
Министр финансов Агата настаивает на самом дорогом варианте – по её мнению, самом конспиративном. Поэтому Сергей Терентьевич Кондеев вселяется в трёхкомнатный люкс – жирную позолоченную мечту глубоко провинциального дизайнера о покоях арабского шейха, дислоцированных где-нибудь в Государственном Эрмитаже.
Уже на фоне этого убойного великолепия, так и не сообразив, через кого и с кем ему надлежит связаться, Турбанов сочинил и послал с лёгким сердцем ответное сообщение: «По домашнему адресу не проживаю. В целях предосторожности переехал в отель “Новый Русский Парадайз”. Хотя здесь отвратительные интерьеры». Если заменяешь собой Хмурого, считал он, ты просто обязан быть чем-то недовольным.
Для себя Агата выбирает стандартный номер средней обшарпанности этажом выше, но в гостинице она только ночует, а днём большую часть времени одолевает какие-то полулегальные финансовые тропы и тенёта, где килограммы долларовых брикетов из пакета супермаркетов “RODINA” аккуратно расслаиваются на невесомые банковские флэш-карты.
«Может быть, тебя засосал мир чистогана?» – на всякий случай спрашивает Турбанов. «Не исключено, – хвастается Агата. – Я даже подумываю новый шарфик купить».
В восемь утра в дверь турбановского люкса тихо и почтительно постучал чрезвычайный полномочный курьер – человек в синем мундирчике без погон, похожий сразу и на царского камердинера, и на члена брежневского Политбюро. В обмен на подпись-закорючку, которую Турбанов неуклюже скопировал с кондеевского удостоверения, курьер выпустил из рук депешу и удалился, пятясь задом, словно боялся выказать непочтительность, повернувшись к адресату спиной.
Это было угрожающе пафосное и архаичное по виду послание, словно бы отправленное из прошлого века: вверху национальный герб на широком красном поле, канцелярские реквизиты и целая вязанка грифов: «Секретно», «Лично в руки», «Снятие копий воспрещается», «По прочтении сжечь». Сам же текст послания, при всех длиннотах, почти ничего не говорил ни уму, ни сердцу. Но, вероятно, Кондеев, прочтя первую же фразу, должен был подскочить от радости, прижать к сердцу эту бумагу и потом, дочитав, не сжечь, а разжевать и проглотить, как счастливый билет.
Там извещалось, что в результате тотальной сквозной проверки по линиям ГРУ, МВД, ФСБО, СЦУ, Центра «У», Центра «Ф», Федеральной службы санитарно-эпидемиологического надзора, опираясь на донесения Комитета по выявлению восьми степеней лояльности, Высшая инстанция утвердила кандидатуру Кондеева С. Т. на пост чрезвычайного финансового агента с последующим откомандированием в г. Лондон (Великобритания) для выполнения спецоперации особой важности. Провести инструктаж перед поездкой поручено генерал-лейтенанту Флагману М. Ю.
«Они тебя раскусят, – говорит Агата вечером того же дня. – Они тебя раскусят моментально. Ты не похож на Хмурого. У него были глаза убийцы: он же правда людей убивал или заказывал, сам мне об этом говорил. А ты даже бешеного пса неспособен пнуть. Но дело не в Хмуром – они, возможно, никогда и не видели его. Дело в том, что ты другой породы. Ты, например, не можешь унизить подчинённого или просто нижестоящего; ты и нахамить-то не сумеешь – просто так, ни за что».
«Кто? Я не сумею?!» – Турбанов почти оскорблён.
Агата пришла замёрзшая, потому что долго простояла на ветру, дожидаясь какого-то валютного деятеля, он опаздывал на встречу, а когда всё-таки подъехал на лакированном чёрном внедорожнике, блеснул фигурным перстнем с распятием на фоне триколора и спросил: «Давно ждёшь, красотка?» – она сразу поняла, что не будет иметь с ним никаких дел – зря потратила время.
В её номере, кроме средней обшарпанности, ещё и скудноватое отопление, и Турбанов зовёт Агату в свои дизайнерские апартаменты, где, наоборот, жарко. Но она уже успела лечь под одеяло и накрыться с головой. Надышав немного тепла, она выглядывает и говорит: «Прячься тоже сюда – у меня здесь рай!» Но, как только он внедряется в надышанное убежище, звонит телефон Хмурого, и Турбанов встаёт, чертыхаясь.
«Сергей Терентьевич! Вас беспокоят из приёмной генерала Флагмана. Матвей Юрьевич хочет с вами поговорить».
Турбанов оглядывается на Агату и делает зверское лицо:
«Некогда мне сейчас, я занят. Скажите, пусть завтра позвонит. А лучше – послезавтра».
Потом выключает телефон и сомневается вслух:
«Ну как я? Не очень?»
«Ты очень, – заверяет она. – Ты всегда – очень».
30
Турбанов перестал смотреть телевизор ещё до того, как всех телезрителей страны обложили духовным налогом. Культурных обрезков и канцерогенного жмыха под видом полезных новостей ему хватало и на работе.
Духовный налог был небольшим, но неуклонно возрастал. И оказалось, что многие люди, особенно безденежные, малоимущие, совершенно не в силах отказаться от ежедневного телевизионного счастья, которое уже становилось им не по карману. В прошлую Пятилетку временных трудностей Комитет по выявлению лояльности дважды проводил массовые опросы, предлагая выбрать покупки, без которых человек согласился бы в крайнем случае обойтись: новая одежда, лекарства, книги, макароны, картофель, сахар, чай – ровно сто пунктов. В первую тройку самых насущных предметов торжественно, как гроб, был внесён телевизор, уступив лидерство лишь алкоголю и табаку. Опытные эксперты немедленно объяснили полученный результат: наш народ охотно и даже с радостью платит духовный налог, потому что этот налог – духовный. Как и сам народ.
В люксе, где теперь жил Турбанов, был установлен электронный комплекс «умный дом», который иногда сходил с ума и без спросу включал то сирену воздушной тревоги, то телевизионную панель, обрамлённую, как холст, золочёным кудрявым багетом, и затем долго отказывался выключать. В таких случаях Турбанов поневоле становился телезрителем и даже невзначай заслушивался речами отдельных говорящих голов, особенно если эти головы были ему знакомы в прежней жизни.
Так, примерно за час до встречи с генералом Флагманом, который изъявил желание самолично прибыть в отель (очевидно, повинуясь правилу о взаимоотношениях горы и Магомета), Турбанов прилёг напротив экрана и терпеливо проглотил кусок передачи со снотворным названием «Деятели культуры о политике».
«…И мы рады от всего сердца, что сегодня на наши непростые, но животрепещущие вопросы согласились ответить два видных, я бы сказала, писателя современности Макар Лепнинов и Рихард Жабулаев».
Ведущая напоминала диснеевскую Белоснежку и говорила взволнованным звенящим голоском, рискующим сорваться в ультразвук. Точно таким же инкубаторским голосом в турбановском детстве восклицало радио по утрам: «Здравствуйте, ребята! Слушайте “Пионерскую зорьку”!»
«…Широко обсуждается эта новость. После стольких лет холодной войны, развязанной, как мы знаем, западными ястребами, сразу несколько лидеров европейских стран вдруг проявили, я бы сказала, странное желание приехать в Москву для переговоров с российским руководством – напрямую с Высшей инстанцией. Что вы думаете об этом? Ваше мнение?»
