Часть вторая. По ту сторону стекла
Воздушно-каменный театр времён растущих
Встал на ноги, и все хотят увидеть всех,
Рождённых, гибельных и смерти не имущих
[2]
.
27
«Тебе придётся надеть его пальто, – говорит Агата. – Я понимаю, что противно и вообще смешно. Но иначе ты в своей куртке будешь похож на второгодника, который с уроков сбежал».
В чёрном пальто Хмурого они находят удостоверение государственного служащего первого ранга, выданное на имя Сергея Терентьевича Кондеева, кожаный кошелёк и универсальную банковскую флэш-карту. По итогам короткого обсуждения кошелёк и карта попадают в мусорное ведро, а удостоверение Турбанов кладёт себе в карман.
Наутро Турбанов выглядит бледновато, но дерзновенно.
Агата обдумывает вслух, повязывать ли ему галстук. Потом принимает логичное решение: «Ну, раз ты собрался на дело, то я, пожалуй, сварю обед».
Турбанов изучающе смотрит на себя в зеркало и спрашивает, что рекомендуется сделать, когда надо правильно зевнуть. Есть у актёров такой способ? Всезнающая Агата поясняет: надо приоткрыть рот, наморщив переносицу, и резко глубоко вдохнуть. «Давай попробуй, только не засни!» Он пробует, и у него получается роскошный зевок.
На улице подтаяло и за ночь опять подморозило, поэтому под ногами было скользко и ненадёжно. Но строгое кондеевское пальто и с двух попыток завязанный галстук не давали Турбанову никакого права грохнуться задом об лёд.
Несмотря на подчёркнутую неторопливость, уже в 12 часов 25 минут он вошёл в вестибюль мэрии и вынужденно застрял там на последующие 20 минут: топтался на месте, уступал дорогу уборщице со шваброй, озирал лепнину сталинского ампира и сохранял важный, озабоченный вид.
В 12:45 Турбанов рискнул высунуть нос наружу, чтобы оглядеть стоянку. До этой минуты он ещё слегка сомневался в точности своих предположений. Но морозец был изумительно свеж, и среди заиндевевших, словно бы напудренных начальственных автомобилей уже сиял голубой эмалью только что причаливший «Бентли Экстра Континенталь».
На крыльце мэрии, замедляясь между толстых колонн, Турбанов выглядел, как ему казалось, максимально надменно. Никто на него особо не смотрел, но, помня, как выразительно зевал Хмурый на этом же самом месте, Турбанов сморщил переносицу, втянул воздух ртом и вдруг немотивированно чихнул, причём так громко, что кто-то из прохожих оглянулся. «Будь здоров, придурок», – сказал он себе мысленно и нехотя поплёлся к «бентли».
Там уже приотворилась левая передняя дверь, из тенистого салона выглянул снизу вверх красивый широкозубый водитель с армейским приветствием: «Здравия желаю!» и осклабился так радостно, будто он готов до конца жизни рассказывать потомкам, что он видел своими глазами величайшего из людей – Кондеева, – видел и не ослеп, а вручил ему лично в руки важнейший деловой пакет.
Пакет оказался неудобный и тяжёлый, килограммов девять или десять, но с крепкими ручками. Турбанов добрёл до крыльца, обогнул крайнюю колонну, постоял за ней пару минут, выровнял дыхание и пошёл домой.
Дома на кухне его ждала записка: «Ушла в магазин, скоро вернусь».
Он сел на пол и поставил пакет между ног. Под слоем упаковочной бумаги там лежали сизые жёсткие брикеты, запелёнатые в полиэтилен. Турбанов надорвал одну из упаковок и выронил несколько пачек сотенных купюр в банковских обёртках. Можно было даже не считать: десять брикетов, по десять одинаковых пачек в каждом. Видимо, тот, кто придумывал размер дани, взимаемой с абонента RODINA BABLO в пользу градоначальства, был когда-то раз и навсегда зачарован круглой сакраментальной суммой с шестью нулями – мечтой израненного киногероя, уходящего от любых погонь.
Агата приносит из магазина какие-то особо удачные, по её словам, продукты и готова сейчас же предаться низменным кухонным делам. Но через минуту она выходит из кухни с большими круглыми глазами:
«Что это за хлам там валяется на полу?»
«Это не хлам, – говорит Турбанов. – Там ровно миллион долларов. Ты же хотела. Мне кто-то ставил такое условие».
«Можно тебя попросить? Я тебя ни разу ни о чём не просила. Но сейчас я тебя прошу очень серьёзно. Унеси эти деньги назад».
Он недоумевает: «С чего вдруг? И куда я их унесу?»
«Куда хочешь. Лучше бы туда, где взял. Или оставь там где-нибудь поблизости. Иначе нас просто убьют. Прикончат, как кроликов. Это не входит в мои планы».
«А что входит в твои планы?»
«Ну, допустим, приготовить для тебя обед».
Турбанову неохота плестись назад с тяжёлой сумкой. Сначала он предпочёл бы выпить чаю, покурить и с полчаса поспать. Точнее говоря, подумать о всяких вещах, лёжа с закрытыми глазами. К вечеру всё-таки одевается и, ни слова не говоря, тащит свой трофей назад.
Фонари ещё не зажгли, в зимней темноте, почти без машин и людей стоянка у мэрии казалась опасно доступным, простреливаемым пустырём. Турбанов решил пройтись по касательной, по самому тёмному краю площадки – не останавливаться, а просто выпустить сумку из руки на ходу. Он так и сделал, но почти сразу услышал окрик за спиной: «Э-эй, мужчина, стой! Кому говорю!» За ним бежала дворничиха в камуфляже и лохматом мохеровом платке, уже ставшая правоохранительной, хоть и малозаметной, частью ландшафта. Турбанов запомнил, как однажды эта женщина кинулась навстречу мэру, хотела что-то сказать, но охранники технично сбили её наземь и, как мешок, оттащили в сторону.
Волоча по снегу брошенный пакет, уборщица подпихнула его Турбанову под ноги, сопроводив громким непечатным выступлением о том, что вот некоторые тут кидают своё дерьмо, пусть Клавдия Ильинична за ними таскает да подбирает, а пенсию отменили, а гречка теперь дороже, чем куриные потроха. Пока она это кричала, к Турбанову подошёл суровый юноша с погонами, в модном спецназовском берете и велел предъявить документы. Но Клавдия Ильинична сказала ему с разгона: «Ты, Витя, гуляй отсюда, пока я тебе жопу не надрала!» И добавила: «Тоже герой! Раньше со всякой шпаной водку пил и шапки у прохожих срывал. А тут, гляди-ка, важный теперь, старший сержант!»
У Турбанова не было ни малейшего желания на ночь глядя доставлять пакет в какое-то другое место, и он снова пошёл домой, по пути ругая себя последними словами за слабохарактерность и бестолковость. Он решил, что сейчас придёт и скажет Агате: «Я тебе ни разу не давал поручений. Но сегодня вот даю! Возьми эти деньги и потрать на что хочешь. Ты будешь у нас министром финансов. Считай, что это твоё боевое задание». Тогда она посмотрит на него со сложным выражением лица и скажет: «Ладно, я попробую».
В доме умопомрачительно пахнет чем-то жареным и почти новогодним. Агата радуется: «Слава богу, ты вернулся!» и вопросительно глядит на проклятый пакет. Турбанов по-быстрому припоминает свою заготовленную речь, но не успевает её произнести, потому что Агата вздыхает и со сложным выражением лица говорит: «Ладно, я попробую. Но если нас с тобой невзначай подстрелят, то пеняй на себя».
