Потом Атаульф обвинил во всех бедах мира иудеев и почему-то куявцев с артанийцами и приказал казнить всякого, кто осмелится сказать хоть слово против него. Наконец, загнав всех, кто попался под руку, в казармы, двинул собранную таким путем армию на запад и юг, в Галлию.
Позднее историки издевались, дескать, ну что могло получиться у ушибленного по голове сифилитика? (Выяснилось, что в молодости он в каком-то притоне подцепил заморскую болезнь, разъедающую мозги, а сверх того, пьяный грузчик слегка контузил его пивной кружкой.)
Но в то время жителям Империи от Рейна до Мелькартовых столпов было не до смеха.
Ведь хотя сам Атаульф в воинском деле ничего не понимал, но его армией командовал один из величайших полководцев писанной истории – бургундский дукс Теодорих Вальдштейн.
План его был прост и гениален. Не отвлекаясь на второстепенные бои, двинуть армию к Серапису, рассекая империю надвое и отрезая запад от востока, а затем, посадив отборное войско на корабли, плыть в Египет, обороняемый всего тремя преторианскими легионами.
В двух сражениях прорвав линию обороны, которую спешно воздвигли стянутые на Рейн войска британцев, франков и кельтов, ландскнехты Теодориха беспрепятственно прошлись до самого Срединного моря, оставляя позади себя лишь трупы и развалины.
Все решили, что Серапису пришел каюк: стены его не ремонтировались уже лет как двести, а из защитников имелась лишь когорта морской пехоты, стоявшая тут для борьбы с пиратами.
И еще в городе были наемники, ибо Серапис издавна был местом сбора их отрядов и именно туда отправлялись те, кому были нужны храбрые вояки, готовые сложить голову за деньги. Собралось их примерно так тысяч двадцать – двадцать пять: как раз в Янтарном море и у бриттских берегов назревали большие неприятности с норманнами, и купцы собирались подстраховаться. И нашелся среди готовых уже бежать куда глаза глядят отцов города один, Биберий Трималхион, который и предложил нанять этих людей для того, чтобы остановить Теодориха. Над ним сначала посмеялись. Что свирепым воякам, сокрушившим легионы всех западных провинций, кроме иберийских (там их просто не было), какие-то наемники. Потом даже поговаривали, что магистрат просто намеревался выиграть время, чтобы, пока аллеманы будут резать наемный сброд, успеть погрузить на корабли добро и семьи и отплыть прочь. Сами наемники тоже не были простаками и понимали, что к чему. Но кроме этого, они хорошо представляли, что случится с богатым и мирным городом, когда на его улицы ворвутся озверевшие тевтоны. И, проявив вообще-то редко свойственное им благородство, согласились оборонять Серапис за обычную плату, хотя Теодорих присылал к ним своих людей, предлагая сохранять нейтралитет и обещая не трогать их в таком случае. В тридцати милях от города, в безымянной дотоле, а ныне знаменитой далеко за пределами Сераписа Долине Костей и произошла ставшая знаменитой Трехдневная битва. Там полегло пять шестых всего наемного войска, не отступив и не пропустив врага к вратам чужого, в общем-то, города. Подсчитав понесенные потери, Вальдштейн приказал повесить всех уцелевших офицеров рангом выше тысячника и повернул назад. Ему, в довершение всего, пришлось отступать тем самым путем, который он прошел перед этим. По разоренной бравыми ландскнехтами местности, где и воронам с волками было мудрено прокормиться.
Эта битва и стала началом конца и самого Теодориха, и Атаульфа, и скороспелого Аллеманского королевства. Как потом написали хронисты, собственно в Долине Костей был развеян миф о непобедимости аллеманов. Именно с той битвы и началось падение их державы, которой будто было суждено стоять тысячу лет.
Когда спустя год имперские солдаты ворвались в колонский дворец великого вождя всех аллеманов, Атаульф, оставленный приближенными, заканчивал очередную речь, которую предполагал произнести при падении очередной столицы. Кажется, это была Кадута – тогдашняя столица Зембабве. (Подобных речей бесноватый патриций заготовил впрок штук пятьдесят.) И пришлось одного из самых кровожадных злодеев современности отправить не на суд и казнь, а в заведение для скорбных умом, при храме Эскулапа, где он и умер через пять лет, доставая служителей вопросами, нет ли вестей от войска, которое он отправил на завоевание спутника Геба – Селены?
Империя, как это бывает, не слишком щедро вознаградила своих спасителей: командирам наемников посмертно дали титулы нобилей, словно в насмешку указав, что титулы пожизненные и по наследству не передаются.
Но зато горожане не забыли, кому обязаны тем, что сохранили головы на плечах.
Всем уцелевшим наемникам было даровано гражданство Сераписа и пожизненное освобождение от податей. Более того, аналогичные права получили и семьи погибших, которым было предложено приехать в город и поселиться там, причем им безвозмездно выделили пустовавшие после эпидемии холеры дома.
Так и возник Сераписский легион вольных воинов.
Среди двадцати тысяч солдат, значившихся по реестру в легионе, женщин-воительниц насчитывалось чуть меньше тысячи.
И среди них попадались всякие.
Например, Хильдур – огромная, ростом в семь с половиной футов свейка, опцион (подсотник) панцирной пехоты, да не простой, а ударной центурии. Ее топор обычный вояка мог поднять только двумя руками. Или Смолла Смолёная – командир когорты метателей огня, носящая несъемно шелковую полумаску, чтобы скрыть глубокие ожоги на лице.
Но основная масса слабого пола, выбравшая так или иначе для себя военную карьеру, была из того же разряда, что и Орландина. Легкие пехотинцы, егеря, лучники (даже не арбалетчицы – стрелометы были оружием тяжелым и требовавшим немалой физической силы). И, конечно, прознатчики. Три десятка, возглавляемые приемной матерью Ласки, Сэйрой.
Матушке было много годков – пятьдесят или около того. До этих лет доживают отнюдь не все женщины. Сколь много их помирает, рожая мужу седьмого или десятого ребенка! А уж подавно – далеко не все воины.
Она не рассказывала ни про то, где родилась, ни про юность, ни о том, как стала наемницей. На все расспросы о ее родителях односложно отвечала, что те давно умерли и вообще детство помнит очень плохо. А на вопросы о том, почему стала воительницей, ответила только раз, будучи крепко выпившей и наскучив приставаниями маленькой дочери.
Зло и одновременно горько усмехаясь, сказала, что случилось это с ней, потому как на всякой войне прежде всего горят три вещи: хлеб на полях, лачуги бедняков и девичья честь.
А потом вдруг расплакалась.
Одинокая, уже далеко не молодая воительница подобрала Орландину на дорогах войны. Как признавалась сама, чтобы было кому скрасить последние годы ее жизни.
По словам старой Сэйры, она нашла девочку на Эсторской дороге, когда ее отряд отступал вместе с беженцами из стертой аварами с лица земли Виенны.
Было малышке годика полтора, и ничего, кроме нескольких слов, вроде «мама», «тетя», «хлеб» да своего имени, она не выговаривала.
Только это имя, странное, нездешнего звучания, да еще медальон старого серебра с аметистовым узором и непонятными письменами – вот и все, что оставили ей неведомые родители.
