Наконец мы приземлились. Опять военные, опять проверка. Наконец мы на земле. Аэродром представлял собой большую поляну, ровную, без всякого асфальта, травяное поле. И кругом лес. На автобусе служебном, тогда рейсовых автобусов не было, нас привезли в отдел кадров. Отдел кадров расположен был на втором этаже здания, где сейчас находится городской музей. Получаю направление в общежитие. Молодые специалисты, которые приезжали в том году, их в разные места поселка селили. В гостиницы селили. Но вот меня поселили в общежитие квартирного типа, которое находилось в деревянном коттедже. Этот коттедж стоит до сих пор, только там сейчас обычный жилой дом.
Оформление длилось целую неделю. То состояние, которое я испытывала, можно назвать шоковым состоянием. Потому что совершенно непривычно – колючая проволока, везде часовые, колонны заключенных под охраной, и часто с овчарками еще шли. И знаете, ощущение такой полной изолированности от внешнего мира. Было такое чувство, что меня втолкнули в клетку, захлопнули дверь, выхода обратного нет. Потому что я уже знала, что выехать с объекта, даже в очередной отпуск, почти невозможно.
Но надо отметить, что атмосфера на работе в то время была удивительно доброжелательной. Все первые годы какое-то осталось впечатление радости от работы. И очень быстро в этом коллективе я почувствовала свою востребованность как специалиста. Вы должны понимать, насколько это важно. И постепенно настроение стало улучшаться. А потом, ведь просто невозможно было не видеть, какие на этом маленьком пятачке, в этом небольшом поселке сосредоточены разного рода специалисты высочайшего уровня, ученые с мировыми именами.
Ведь уже были известны имена широко Николая Николаевича Боголюбова, Игоря Евгеньевича Тамма и Якова Борисовича Зельдовича. Имена ученых, научного руководства и также специалистов всех подразделений, конечно, были засекречены. Но, если ты работаешь вместе с кем-то, естественно, имя становится известно сразу, как только ты приступаешь к работе. Вот почему я эти имена с первых же дней знала.
Потом, невозможно было не ощущать той атмосферы величайшей ответственности за дело, которая царила в то время на объекте. Тот интерес, с которым люди относились к работе. И то нетерпение, которое испытывали физики-теоретики, дожидаясь результатов наших расчетов. Вместе с этим приходило понимание, что здесь решаются какие-то важнейшие государственные проблемы. А потом, несмотря на все эти секретные ограничения, очень быстро ты начинал понимать, что за специзделие выпускает объект. Хотя вслух – боже упаси, это не произносилось. И вот что интересно. Вместе с этим пониманием, может быть, это вас и удивит. Но это вот мое ощущение. Приходило понимание, что эти жесточайшие ограничения, подчас может быть чрезмерные и нелепые, – они необходимы. И это самосознание, может, больше всяких запретов способствовало тому, что в эти первые годы никакая секретная информация с объекта не ушла.
Я еще приведу слова Якова Борисовича Зельдовича, как-то услышанные мной. Он сказал, что вообще в истории науки бывают звездные часы. Появление новых идей, осуществление радикальных прорывов. Именно такие звездные часы в то время переживал наш объект. И поэтому-то понимание этого способствовало тому, что у меня очень быстро дискомфорт, который я испытывала в первые дни, – полностью исчез.
Помимо заключенных, на работу в закрытые города попадают либо выдающиеся ученые и конструкторы, либо молодые специалисты с идеальной анкетой. Здесь нет случайных людей, но даже дети боятся сказать лишнее слово. В закрытых городах все – государственная тайна.
Борис Альтшулер, сын знаменитого физика Льва Альтшулера, рассказал нам:
Секретность была, конечно, суровая и очень серьезная. Я помню, как для нас произнесение слова Саров, Сатис-речка, это все было табу. Мы знали названия, мы, сидя в этом Сарове на берегу речки, шепотом друг другу их говорили. А уж когда уезжал наружу, категорически никогда ничего нельзя было говорить, это было полное табу.
Был начальник первого отдела, сотрудник госбезопасности, отвечал за секретность. Секретный отчет должны были куда-то передать, и вот в первом отделе секретарша положила его нечаянно не на ту полку. И его не нашли, искали и не нашли. И этот начальник покончил с собой. То есть это было сурово, но вы понимаете, это ведь еще особый отдел, это человек военный практически – и вдруг такой прокол. Он понимал, что с ним будет, другое дело, что потом нашли. Он не знал этого. Пропал сверхсекретный документ. Это для них было абсолютно святое.
Я помню, мама моя однажды спасла отца в такой ситуации своей мудростью. Отец работал со сверхсекретными материалами, там и в конце рабочего дня они должны были сдавать эти материалы в первый отдел. А там им еще выдавали газеты на работе. Отец складывает газеты к себе в портфель, чтобы идти домой. Приходит домой и обнаруживает, что он унес с собой совершенно секретную папку. Его первое побуждение было побежать и сказать. Умная мама говорит: не делай, самоубийство будет. Отец эти материалы положил под подушку, не спал всю ночь, первым пришел на работу, достал и положил в сейф. Потом пошел в первый отдел и сказал, я забыл вам сдать, но я вот положил в сейф. Ну, ему пожурили, но это в сейфе на работе, это не то что вынес. Секретность была, конечно, суровая.
Все время были эти «бух, бух», какие-то взрывы доносились. На самом деле это они делали опыты. Моя мама Марья Порфирьевна была первым взрывником объекта, она из тех, кто взрывал. Это были не ядерные взрывы, это были опыты по обжатию обычным взрывом. Проверка свойств вещества при очень высоких давлениях, потому что это надо знать, потому что, когда делают бомбу, надо, чтобы цепная реакция пошла. Все время взрывы. Конечно, мы спрашивали родителей, что там? Они всегда отвечали, ухмыляясь, пеньки взрывают. Ну, ясно, мы сами видели, что, когда начинается строительство, надо место освобождать от леса, а там огромные сосны.
Некоторые детали создания секретного города Арзамас-16 рассказал нам местный житель и специалист по госбезопасности Леонид Коченков:
Режим секретности фактически создавался примерно по образу и подобию американского Манхэттенского проекта. Там тоже он был сильный. Американцы старались сохранить от немцев, потом они признались и от СССР, чтобы работы были засекречены. А мы от американцев, в первую очередь, чтобы американцы не знали, что у нас атомной бомбы нет. Потому что еще в 1947 году Молотов заявил официально, что секрета атомной бомбы нет. И это усилило режим секретности. Было принято решение – город Саров окружить колючей проволокой. В 1947 году в июне месяце объект был взят под охрану войсками внутренних дел, полк внутренних дел прибыл. Это делалось постепенно, естественно. Чтобы город окружить, 56 километров окружность, нужно время. Два-три года строилась полоса, потому что надо было вырубки делать в лесу, просеки и так далее. А всех жителей не выпускали. Как за зону взяли, только в исключительных случаях. Ученые ездили в командировки в Москву, и то в небольшом количестве. Со всех, кто принимался на объект, брали подробную подписку, что нельзя говорить. А нельзя было говорить практически ничего. Переписка контролировалась военной цензурой. Были даны условные адреса. Продукция, которую должен выпускать КБ-11 объект, она была зашифрована под реактивные двигатели. Это было сделано специально, поскольку Берия курировал не только атомный проект, но и создание реактивной техники, управляемых снарядов. И даже постановление Совета Министров СССР по КБ-11 было создать объект, конструкторское бюро по конструированию реактивных двигателей. Хотя постановление специального комитета, там, конечно, говорилось правильно – по конструированию атомных бомб.
