Всего в период с 1947 по 1990 год «Висмут» выработал 230 000 тонн руды, это предприятие стало ведущим для советской военной индустрии. «Висмут» оказался третьим в мире по величине урановым рудником.
У самого Черного моря
Немецкие ученые, вывезенные в СССР, панически боялись, что их пошлют в Сибирь. Поэтому фон Арденне страшно обрадовался, когда его пригласил к себе Лаврентий Берия и предложил три места локации: Москва, Крым или Абхазия. Фон Арденне выбрал Абхазию. Берии это было с руки, здесь у него дача, и немцы будут под присмотром. В предместьях Сухими – в Агудзерах и в Синопе – основали два секретных института. Они расположились в зданиях бывших санаториев, окруженных роскошными парками. Институт в Синопе получил название «Институт А», по имени фон Арденне, а второй, в Агудзерах, институт «Г» – для Густава Герца.
Густав Герц – лауреат Нобелевской премии 1925 года, крупнейший немецкий физик, руководивший всеми научным исследованиями фирмы «Сименс». На советском атомном проекте его заработная плата – 10 000 рублей при средней в Союзе в это время – пятьсот. Специальный самолет доставлял дефицитные продукты из Москвы. Режим был относительно свободным.
Клаус Тиссен, сын знаменитого ученого Петера Адольфа Тиссена, с которым он вместе жил в Абхазии и участвовал в советском атомном проекте, рассказал нам о сухумской жизни немецких специалистов:
Манфред фон Арденне сказал, что он попросил Берию во время первой встречи в Москве летом 1945 года, что ему хотелось бы в Крым или на Кавказ. Другая версия, к которой я склоняюсь, скорее всего, в том, что Берии хотелось, чтобы институт был вблизи его родины. Местом его рождения является маленькая деревенька, полчаса езды от Сухуми. Мерхеули называется. Мне кажется, что он хотел сделать что-то вроде памятника себе и прежде всего иметь возможность 2–3 раза в год служебных командировок на свою родину. Скорее всего, это было причиной. Институт, в котором мы были, располагался прямо на краю Сухуми, прямо на пляже.
Между пляжем на Черном море и институтом пролегала только железная дорога от Сухуми в Тифлис. И прекрасный парк, со времен царя. Это был большой санаторий, который в 30-х годах был построен для стахановцев. Прекрасное здание. В середине холмов, которые были увешаны мандариновыми деревьями и виноградной лозой, нам казался он раем и таким оставался все время.
А другой институт располагался примерно в 8–10 километрах подальше на восток, тоже прямо на Черном море вблизи города Дранда. Но он был не такой современный. По-настоящему красивое здание, сохранившееся, вероятно, еще с царских времен. Директором этого института был Манфред фон Арденне, некоторые называли его Арденне, так, как писалось, но правильно произносится Арден без «е». Директор другого института был Густав Герц, лауреат Нобелевской премии. В институте Ардена были три области, независимые друг от друга. Одна область, которой он руководил сам, где происходило расщепление урана на изотопы урана 235 при помощи так называемого масс-спектрографа, сильными магнитами, которые он пытался разработать еще в Берлине.
Манфред Арденне взял с собой беременную жену, у него было тогда два ребенка: дочь и старший сын. Один ребенок родился в Сухуми. Конечно, были некоторые, которые взяли с собой возлюбленных. Таким образом, они хотели расстаться со своими законными женами, уехав далеко в Советский Союз. Они надеялись начать все с начала. Но они заблуждались, так как некоторые жены приезжали впоследствии и иногда возникали сложные ситуации. В широком смысле этого слова, можно было взять с собой тех, кого хотелось, друзей, родственников. Но нужно было понимать, что всех их требовалось суметь прокормить, или они должны были работать.
В нашей семье была следующая ситуация: моя сестра была химиком-технологом, завершившим образование, она могла сразу начать работать. Я был абитуриент и тоже мог сразу приступить в качестве лаборанта и работал, интенсивно учился на месте. Говоря другими словами, я поехал как преемник отца.
Конечно, очень быстро, после того как мы приехали в 1946 году, наш институт был обнесен забором. И, конечно, объект нам разрешено было покидать только при наличии удостоверения и в сопровождении офицера МГБ, позднее КГБ. Поездки в Сухуми на рынок за свежими овощами или фруктами или походы в рестораны сопровождались также людьми из госбезопасности. Конечно, мы могли туда спокойно пойти, но с сопровождением.
Мы находились на территории закрытого объекта, и поэтому внутри объекта охраны почти не было, мы могли свободно перемещаться. Снаружи был забор, по сторонам стояли круглые сутки постовые. За домом Арденне была натянута колючая проволока, и в местах, которые были не совсем хорошо видимые, делали обходы. С моим отцом и братом мы ездили как-то в Боржом на неделю. С нами был шофер, очень приятный человек, он был особенно рад, когда пил много водки, и с нами был офицер. Он сопровождал нас на каждом шагу, где мы только ни были.
Вообще это было, конечно, гротескно. Когда я ехал в Москву, мы ехали в поезде, в купе был я и офицер, а напротив совершенно нормальные граждане, и в соседних купе было тоже нормальное население. В конце вагона стояли самовары, где можно было взять чай. От Сухуми до Москвы длинный путь. И, конечно, когда ты как иностранец сидишь с офицером и другие смотрят, я говорил, что я латыш – до того момента как я однажды в поезде действительно не встретил латыша и он, конечно, хотел со мной поговорить по-латышски. Мне стало ужасно неудобно. И тогда каждый заметил, что я вообще не знал по-латышски ни одного слова.
В области моего отца разрабатывались диафрагмы для диффузного способа разделения урана 235. Марка Штернберга, который был ранее директором в «Siemens», разработала метод газовых центрифуг. Конечно, еще с самого начала у нас были десятки немецких сотрудников. Были привезены десятки военнопленных специалистов, все химики, физики, механики. Это были полностью закрытые миры, которые функционировали как город.
Нас с самого начала немного удивляло то, что по отношению к нам было абсолютное доверие. Ни один из наших начальников, ни один их офицеров КГБ, никто из коллег, никто из них не был по отношению к нам подозрительным или недоверчивым, что мы могли бы устроить какие-то саботажи или могли бы работать не так, как полагается. Мы не были вынуждены, определенно нет, нами руководило честолюбие работать зачастую действительно день и ночь, чтобы добиться как можно больше результатов. Является ли это типичным для ученых, все равно, на кого они работают, работать добросовестно? Этого я не знаю. В любом случае доверие мы оправдали. Тогда это была одна из интереснейших задач, которая вообще существовала в мире. Тогда еще не было ни транзисторов, ни микроэлектроники. Интереснейшая область изучения была ядерная энергия с конечной задачей применять ее в мирных целях, также для атомных электростанций.
В первые месяцы из русских там находились в основном повара и рабочие, те, кто следил за территорией, советские граждане. Вскоре прибыли 2–3 супружеские пары, ученые – как в наш институт, в так называемый Синоп, так и в Агудзеры. Затем каждый год прибывало все больше и больше выпускников советских вузов, которые работали вместе с нами, с которыми с самого начала складывались хорошие отношения, и они развивались только в лучшую сторону.
