– Что вы можете запросто отравить Екатерину крысиным ядом.
– Что?! Она так сказала? Я не желаю с вами разговаривать! – Она вскочила с места, опрокинув чашку с кофе.
– Сядьте! – негромко приказал Монах. – Для дочери своего отца вам не хватает чувства юмора. Вы же сами сказали, что Лика играет роль этакого анфан террибль, пора привыкнуть. Она хотела сказать только то, что вы до сих пор питаете к Виталию нежные чувства. И нам обоим непонятно, зачем они вам понадобились. Лично мне по-человечески интересно, честное слово. – Он накрыл своей ручищей холодную руку молодой женщины.
– Эта девчонка невыносима! – вырвалось у Ларисы. – Все в прошлом. – Она выдернула руку из-под руки Монаха. – Что она еще сказала? Откуда она знает?
– Лика видела у вас фотографию Виталия. Зачем он вам? – настаивал Монах, с любопытством ее рассматривая. – Любовь?
Лариса побагровела.
– Я не привыкла болтать о себе с первым встречным! Да что вы в этом понимаете?! Вы многоженец! Вы… вы бросили трех жен! – Она даже заикаться стала от ярости.
– Это они меня бросили, – вздохнул Монах.
– Не врите! Вы! Вы бросили! Мне Елена рассказала!
– Я был недостоин моих жен, Лариса, – смиренно заявил Монах. – Я не хотел их связывать, я понимал, что…
– Прекратите ломать комедию! Бросили! И Виталий… тоже! Катя всегда была дурой… Вам нужны дуры! Безмозглые дуры с обложки! Почему?
– Понятия не имею, – соврал Монах. – Лично мне нравятся умные женщины.
– Я вам нравлюсь? – отчаянно выкрикнула она.
– Мы очень мало знакомы, Лариса. Да, вы мне нравитесь. Вы умны, независимы, знаете себе цену…
– Бросьте! – Она махнула рукой. – Мне тридцать шесть, и я одна. У меня нет подруг, я вкалываю как лошадь и не смотрю сериалы. Я не умею щебетать, надувать губы, стрелять глазками. Я некомфортна. Отец издевается, Ленька пытается использовать, вытянуть деньги, даже Ирина, это ничтожество, позволяет себе давать советы…
– Советы?
– Да! Оказывается, я не так одета, не накрашена, и прическа никакая. Не умею себя подать и продать. Почему так, Олег? Они, эти ничтожества, чувствуют себя хозяевами жизни, они самоуверенны, у них масса приятелей, а я… Тетя Нина меня понимала, у нас было много общего. Но она была другая, понимаете? Она вспыхивала, радовалась жизни, купалась в проруби. В любой компании она была своим человеком. Вдруг увлеклась астрономией, любила яркую одежду, много ездила. Она умела радоваться, понимаете? А я чувствую себя нормально только за письменным столом, я не умею общаться с незнакомыми людьми – как ступор находит, не умею болтать ни о чем, мне кажется, все вокруг притворяются, лгут… Почему? Чего мне не хватает?
– Вы осуждали образ жизни родителей? – вдруг спросил Монах.
Она смотрела непонимающе.
– Я думаю, это протест, Лариса. Возможно, неосознанный. Протест против эксцентричности, скандалов, супружеских измен ваших родителей. Протест и неприятие. Вы стеснялись их, у вас не было ни детства, ни дома. Вы были по разные стороны баррикад, и беда в том, что война давно закончилась, а вы все воюете и пытаетесь защититься. Отсюда ваша одежда, прическа, отсутствие макияжа… Это форма протеста против их пестрого шумного театрального мира. И страх отношений – с мужчинами, с женщинами, страх предательства, неумение прощать, неумение быть снисходительной – все тот же протест. Мы – продукт среды, кто-то умеет вырваться из прошлого, кто-то остается в прошлом навсегда. Я почему-то уверен, что вы требовали от Виталия бескомпромиссности, честности, отчета…
– Разве это плохо?
– В идеале, может, и не плохо, а в повседневной жизни вроде удавки на шее. Где был, почему задержался, почему отключил телефон, с кем тебя видели… Не всякий выдержит. Вернее, никто.
– У вас богатый жизненный опыт! – сказала она недобро.
– Богатый, не спорю. Кроме того, я наблюдаю жизнь. Знаете, Лариса, что главное в отношениях?
– Интересно послушать. – Она пыталась быть ироничной.
– Не наступать на горло. Человек – животное независимое.
– То есть пусть делает что хочет? Заводит любовниц, до утра таскается с друзьями, врет? Так, по-вашему?
– А что делали вы? Закатывали скандалы? Воспитывали?
– А что сделали бы вы? – ответила она в тон.
Монах пожал плечами.
– Не знаю. Держался бы, пока любил, а потом ушел бы. Воспитывать не стал бы. Человека трудно переделать. Да и унизительно.
Они помолчали.
– Что мне делать, Олег? – вдруг спросила Лариса.
– Зачем вы пригласили Виталия и Катю на семейный праздник? Вы хотели его вернуть?
Она не смотрела на него, вертя в пальцах чашку с остатками кофе.
– Нет. Мне вдруг пришло в голову, что больше никого у меня нет. С ней мы вместе учились, с ним встречались почти два года. И все, никого больше. Даже кофе выпить не с кем… как сейчас с вами. А с ней мы бегали по магазинам, смеялись, вспоминали школу. Думали одинаково, как мне казалось. И я решила, пусть хоть так.
– Протянули руку дружбы?
– Протянула руку дружбы. И наверное, хотела что-то вернуть… не знаю. Или создать видимость, что мы снова вместе, дружим… хоть так. Я всегда стеснялась родителей, Олег. Вы правы. Вы видели отца, этот дурацкий колпак, серьга, желание привлечь внимание, гадости, которые он говорит всем подряд. Я не понимаю, почему талантливый человек так ведет себя! Почему?
– А почему Герострат поджег храм?
– Привлечь внимание? Работа на публику?
– И еще любопытство. Талантливые люди как дети, им интересно разломать игрушку и посмотреть, что внутри. Они не понимают, что причиняют боль. Я всегда считал, что талант эгоистичен. Эгоизм, холод, одиночество – плата за талант.
– Отец не одинок, у него друзья по всему миру, у него была Нора.
– Я говорю о семейном тепле, родных, внуках.
– Ему это не нужно. И Лика такая же. Она шарит в моей сумочке, подслушивает разговоры по телефону, а потом бьет. Она не понимает, что можно, а чего нельзя. Тоже талант, по-вашему?
– Предпосылки налицо, – улыбнулся Монах. – Она еще маленькая.
– Я хотела забрать ее к себе, она отказалась. Она обожает отца, а он относится к ней как к собачонке, балует, сует деньги и отпихивает, когда надоест. Позволяет говорить гадости о знакомых – это его забавляет.
Было поздно и темно, когда они подошли к дому Ларисы. Монах видел, что она не знает, как поступить – то ли пригласить к себе, то ли распрощаться, – жалеет, что была откровенна, готова снова забиться в свою раковину. Он притянул ее к себе, поцеловал в щеку. Она испуганно отпрянула.
– Уколол? – спросил Монах, и Лариса неуверенно рассмеялась…
