– Ну ты и урод! – почти нежно сказал он. – На все же, выпей.
Он снова протянул мне баночку «Хольстена», которую я на сей раз принял с благодарностью и поднес к губам, почти не расплескав. Пиво оказалось теплым и странно сладким, как обычная вода после таблетки цитрамона. За пару глотков я выхлебал больше половины банки и, подумав, что отдавать ее хозяину теперь не совсем удобно, допил до дна. А потом перевернул и потряс, ловя ртом последние капли.
Изменение, произошедшее в интерьере вагона, я обнаружил не сразу. Точнее, это было не столько изменение, сколько устранение изменения и восстановление некоторого статус-кво. Сначала я обратил внимание, что шум колес снова стал вполне терпимым, и только потом заметил, что прямоугольная дыра в полу куда-то исчезла.
Взгляд мой устремился вслед за мыслью и окончил свой короткий путь на табличке с обманчивой надписью об отключении дверей. Вид девственно нерушимой проволочки с нашлепкой пластмассовой пломбы нанес ощутимый удар по моему чувству реальности.
– А где этот… люк в полу? – заторможено спросил я. – И почему проволочка снова целая?
Чингачгук одарил меня взглядом дежурного доктора на утреннем обходе и задумчиво покачал головой. Точнее, изобразил, как покачал бы головой доктор; при этом очки на его носу опасно заколебались. Он поправил их указательным пальцем и сказал:
– О-о-о! В вашем состоянии, голубчик, я бы начал с вопросов попроще. Скажем… – Он сделал вид, что задумался, но даже задумчивость его показалась мне притворной. – Кем стал бы Евгений Онегин, если бы все-таки женился на Татьяне Лариной и взял фамилию жены?
Вопрос в духе психиатра, отметил я и предположил:
– Евгением Лариным?
– Точно! – обрадовался Чингачгук. – Можно – просто Женей. А тебя как звать?
– Павел, – отозвался я, с запозданием понимая, что и у индейцев могут быть человеческие имена. Например, Евгений… э-э-э… Инчучунович.
– За знакомство! – не предложил, но констатировал мой новый знакомый, извлекая из неисчерпаемой, как запас человеческой глупости, сумки еще две банки пива.
Я послушно взял свою. Кто же осмелится перечить доктору?
– А ты будешь? – спросил Евгений у Игорька.
– Нет, что вы! – смутился тот.
– И правильно! А то вырастешь таким же тупым и никому не нужным уродом, как мы, – сказал Евгений, чья склонность к обобщениям меня слегка задела.
– Не думаю, что я сильно вырасту.
– Тоже верно, – опять согласился Евгений и добавил, обращаясь уже ко мне: – Ну, давай!
Мы встретились взглядами и с тихим звяканьем чокнулись банками под легкое шипение пены. Звук вышел таким, словно в задымленной комнате столкнулись двое пожарников с просроченными огнетушителями в руках.
Я уже допивал свою банку, когда Евгений доверительно сообщил мне:
– Это не люк в полу. Это дверь в полу. Там же, на табличке, написано. А проволочку – это я обратно прикрутил. Чтобы не дергали, кому ни попадя…
Проволочка, если честно, не показалась мне «обратно прикрученной», но я решил поверить своему спутнику. Так было спокойнее. Я был рад, что хоть одна из загадок, щедро предлагаемых сегодняшним вечером, разрешилась так просто.
– А дверь, значит, в полу?
– Блин, ты физику в школе учил? – с легким раздражением поинтересовался мой собутыльник.
– Допустим.
– Закон сохранения помнишь?
– Чего? – на всякий случай уточнил я.
– «Чего-о-о?» – совершенно непохоже передразнил меня Евгений. – А того! Читать умеешь? Там же русским языком написано: «Отключение дверей»! Так если ты своими непутевыми ручками одни двери отключаешь, например, в стене, то что? – спросил он и сам же ответил: – То вместо них тут же включаются другие. И тебе еще повезло, что в полу, – загадочно закончил Евгений. Однако я, хоть убей, не смог придумать худшей альтернативы.
– Кстати, ты мне так и не ответил, куда идет этот поезд? – напомнил я. – Где у него конечная, что это за ветка и вообще…
– Знаете что, голубчик? – Ларин снова поправил очки, на сей раз – пивной банкой. – Давайте не будем форсировать. У нас впереди еще дли-ительный курс.
В качестве аргумента он слегка встряхнул сумку, внутри которой что-то звякнуло. Я облизнул губы и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Становилось нестерпимо жарко.
«Я очнулся в метро-о-о, когда там тушили свет,
Меня разбудил челове-ек в красной шапке.
Это кольцо-у-о, и обратного поезда нет,
Но это не станет помехой прогулке романтика-а-а…»
– разливался из динамика голос последнего романтика русского рока. Слова песни показались мне очень своевременными и удачно сочетающимися с моими собственными мыслями. Это все еще кольцо? И обратного поезда действительно нет? Я подумал даже, что если бы у меня когда-нибудь возникло желание написать чисто транспортную повестушку… или даже романчик… я, не задумываясь, вынес бы эти четыре плохо зарифмованные строчки в эпиграф. Стихотворение про кольцо. Пауза. Растянувшееся в пространстве и во времени кольцо.
Кстати, о времени… Сколько там уже?
Вот черт! Похоже, остановились!
На циферблате уверенно застыли цифры 23:21, причем двоеточие даже не думало мигать. Замечательно! Зато теперь мы точно знаем время, когда подо мной разверзлись хляби земные. Должно быть, что-то в чувствительном механизме часов замкнулось от удара, и из прибора для изменения времени они превратились в молчаливое напоминание о том, что не стоит необдуманно дергать за все ручки, до которых можешь дотянуться. Особенно за те из них, на которые неглупые, как видно, люди понаставили пластмассовых пломб.
– Не вздыхай так, – по своему истолковал мою задумчивость Евгений Ларин. – Пива правда, больше нет. Стаканов, впрочем, тоже.
С некоторым сожалением, словно фокусник, извлекающий из цилиндра последнего кролика, Евгений достал из сумки длинную зеленую бутылку с коричневой этикеткой. «ХЕРЕС», – прочел я и немедленно вспомнил бессмертную фразу. «Хересу пожалуйста. Семьсот грамм».
Вообще-то, обычно я стараюсь не смешивать напитки. Но я бы сильно покривил душой, назвав сегодняшний вечер обычным.
– Ты не суеверный? – озадачил меня вопросом Евгений.
– Ты какого ответа ждешь, правдивого или отрицательного? – отреагировал я после короткого размышления.
– Понятно… – протянул мой собеседник. – Я тоже не очень. Значит, будем из горла.
Он ловко свернул украшенную плотной фольгой пробку и передал бутылку мне. Я сделал глоток. Жидкость пилась уже не так легко, как пиво, зато гораздо эффективнее воздействовала на подуставший за день организм. Щелочная среда у меня во рту постепенно сменялась кислым четвергом. Я еще раз приложился губами к горлышку, как горнист, недотрубивший подъем, и вернул бутылку хозяину. Раздался звук столкновения стекла и металла. Разглядев, что четыре верхних зуба у Евгения стальные, я не удержался от вопроса:
