Как оно и произошло спустя некоторое время, в продолжение которого соседские пауки часто и нервно подпрыгивали вместе со своими садками, хотя ни гром, ни молния не сотрясали уже атмосферу тесноватой кухни. Только заунывное жужжание медленно умирающей мухи.
– И тебе, – совершенно искренне поблагодарил он, когда отгремела последняя банка, чудом не свалившаяся на пол.
Толик поправил ее, состроив попутно рожу двум паучкам, притаившимся внутри. Они приникли к земле, опустив клювастые головы много ниже преломленных коленей и настороженно буравя стекло четырьмя парами глаз.
– Тоже наблюдаете? – спросил паучков Толик. – Интересуетесь, как это бывает у людей? Ну-ну, наблюдайте. Тут есть на что…
Оглянулся на Клару, чертовски соблазнительную в своей неподвижности, и залюбовался. Именно та поза, какую нарисовало его воображение еще до начала любовных утех. Голова запрокинута, так что видны только шея и острый подбородок, свисают со стола спутанные волосы, под футболкой проступают опавшие конусы грудей, одна нога вытянута, другая упирается пяткой в ягодицу. Немедленно пришел на память звездоболовский перл про «поднявшись над холмами Венеры». Только не «заросшими», как грезилось чурбану Валерке. Этот холмик был гладеньким, безупречно выбритым, с небольшой коричневой родинкой в том месте, где Кларин живот встречался с ее же правым бедром.
И почему ему так не хотелось выбираться сюда – в этот покой и негу, где все уютно, начиная с обоев пастельных тонов и заканчивая постелью цвета обоев, туда, где ему совершенно очевидно были рады? Боялся привязанности, плавно перетекающей в обязанности? Чурался ее маргинальное™ (на самом деле ничуть незаметной здесь, наедине с Кларой, как будто весь запас ее цинизма остался где-то там, во внешнем мире, безжалостном по отношению к людям категории ччч: чутким, честным и чистым, да на обреченной все стерпеть бумаге)? А может, просто стеснялся смешной разницы в возрасте? Ну в самом деле, на сколько она может быть старше его? На восемь лет? На десять?
– Кукушкина, а Кукушкина, – дурачась, позвал Толик. – Сколько мне лет осталось жить? А? Ну скажи: ку…
– Хрю, – огрызнулась Клара, наконец отлипая от скользкого стола. – Ты чего так долго?
– Долго?.. – переспросил он, пряча за удивленным выражением лица внутреннее довольство собой. Пожал плечами. – Ну эта… Чтобы два раза.
– Балда! – несколькими суетливыми движениями она, насколько возможно, поправила одежду и прическу. Рассеянно пробормотала в сторону: – И выбрал же время! Самый опасный период…
– Мур-р-р, – промурлыкал Толик и потерся виском о ее плечо, пытаясь сгладить неловкость. – Может, выпьем? У тебя валерьянки нет? Мя-ау! Или чего поинтереснее? Текилки, а? Мексиканской, с червячками, с лимончиком…
– Да уж. После таких настольных игрищ лимончик бы не помешал, – буркнула Клара и обиженной походкой удалилась в ванную, унося под мышкой те детали туалета, которые не успела надеть.
Беглого взгляда на ее строгую осанку хватило Толику, чтобы сообразить, что несмотря на отсутствие зонтика, ему вскоре придется уйти в дождь, как какому-нибудь довлатовскому герою. «Он закурил и ушел в дождь». «Черт! А я ведь даже не курю…» – посетовал Толик.
Тем временем в ванной комнате под звук бьющей в раковину струи Клара Кукушкина рассматривала свое отражение в начавшем запотевать зеркале и машинально выбирала из расчески застрявшие волосы.
– Балда! – негромко повторила она, имея в виду то ли Толика, то ли уже себя, и, сама того не замечая, переплела в пальцах два длинных обесцвеченных волоска.
Чуть позднее к ним присоединился третий. Получилось подобие косички.
Только услышав звук захлопнувшейся входной двери, она вспомнила о Толике… и поймала себя на попытке выдернуть из скальпа новый – живой и совершенно здоровый волос.
Глава пятнадцатая. Антон
После короткого, но сильно петляющего тоннеля Последней Извилины и почти непроходимой каверны имени Восхода Ума Над Разумом, Антон вышел в зал… Зубастых Камней? Или Застывшего Моря? Глыбы, в беспорядке сваленные под ноги, действительно напоминали зубья пилы или окаменевшие волны и будили в душе щемящее чувство ностальгии по первым шагам под землей. Как же легко они давались! Поход казался прогулкой, вместо лаза-проход шириной в проспект, вместо пола – брусчатка, вымощенная, казалось, сплошь благими намерениями. И вот куда они в итоге привели.
Антон присел на острый край каменной глыбы, похожий на ребро гигантской ступеньки – отдышаться. За всеми локальными подъемами и спусками угадывалась общая тенденция к повышению уровня пола. Может, так и назвать это место, Лестница В Небо? Или К Небу? А что, право первопроходца позволяет ему как угодно тешить собственное тщеславие, демонстрировать утонченность интеллекта и тягу к сентиментальности. Все равно никто не оценит. Нет, пусть лучше будет Небесный Эскалатор. Иначе Антон никогда не доберется до последней ступеньки – своим ходом.
Он посмотрел на часы. Не то чтобы его интересовало, сколько там натикало, просто больше смотреть было абсолютно не на что. Без десяти четыре. Надо же! А ведь где-то там, в мире, наполненном светом и звуками, тысячи людей сейчас точно так же смотрят на часы и думают каждый о своем. Кто-то машинально оттянул манжету, глянул на циферблат и тут же забыл. Спроси у такого, сколько времени, снова потянется за часами. Кто-то страдает от того, как медленно тянутся минуты. Вроде и кроссворд разгадан до последнего города в Нигерии из пяти букв, и все темы для разговора давно обмусолены с сослуживцами, а до конца рабочего дня еще больше часа. Кто-то наоборот пытается силой мысли замедлить бег секундной стрелки. До свидания осталось десять минут, а тут, как назло, троллейбусы встали, таксисты что-то не выстраиваются в ряд из-за мятого рубля с мелочью, а у него еще даже цветы не куплены. И только над Антоном время не властно. И вообще, вся эта суета, маета и всяческая шелуха. В темноте лучше видны истинные ценности. Такие, как глоток воды, горбушка черного хлеба или простое «То-ош!», сказанное родным голосом. Вот это – вечное. А стрелки разной длины и мелкие циферки по кругу-для суетливых, которые вечно спешат и никуда не успевают. Антону, например, совершенно наплевать, вращаются ли стрелки в его часах, с какой скоростью и даже в какую сторону. Вот сейчас он посидит, пофилософствует еще минут десять и…
Антон усмехнулся. Самоирония стала тем резервным источником питания, на котором можно протянуть еще какое-то время. Без еды, без воды и снаряжения – что еще ему осталось? Только иронизировать. Да переть вперед с целеустремленностью шагающего экскаватора, у которого заклинило поворотные рычаги, в несокрушимом стремлении во что бы то ни стало дойти до конца.
Когда он очнулся после Великого Омовения, известного также как Купание В Трех Водопадах, на галечном берегу Ревуна, именно упрямство подняло его на ноги, решимость подтолкнула в спину, а ирония помогла не относиться слишком серьезно к синякам и шишкам, содранной коже и потере всего багажа. Ведь успех, как известно, выбирает лишь тех, кто может смело посмеяться над собой. Хи-хи-хи. И Антон смеялся. Высокая вода, глумясь, стащила с его запястья фонарик, а он улыбкой освещал себе дорогу. Коварный проводник бросил его на полпути из ниоткуда в никуда, а он фальшиво насвистывал «Марсельезу». Хваленые, не гаснущие в воде охотничьи спички, чудом уцелевшие в нагрудном кармане, отказывались зажигаться об размокший коробок, а он, как в детстве, обсасывал серные головки. М-м, вкуснотища! Его качало, но главным образом в нужную сторону. Его то знобило, то бросало в жар, сон в мокрой одежде под колыбельный грохот Ревуна не прошел даром, а он радовался: надо же, как быстро сохнет белье!
