Я сейчас закричу, заторможенно подумала Аля, вот так:
Но надорванные голосовые связки выдали только тончайший писк на пороге ультразвука. По счастью этого оказалось достаточно. Глаза слаженно скользнули в угол пещеры, исчезли в сгустившейся тени и в тот день больше не показывались. Но Аля все равно не смогла заснуть, так и продрожала под одеялом до Тошкиного возвращения, нервно зыркая по сторонам и поминутно вздрагивая от почудившегося шороха.
Муж вернулся, вымотанный и чумазый, как шахтер из забоя. Сел рядом, расстегнул ремешок каски, уронил голову на мягкий верх рюкзака. В ответ на сбивчивые сипы и всхлипы жены устало протянул:
– Аля, ну какие еще глаза?
– Огромные! – возбужденно прошептала она.
– Вот такие? – он распахнул собственные, карие, во всю ширь, все-таки нашел силы для вымученной шутки. И для доходчивого объяснения: – Так бывает, Алюнь, после голубых таблеток-очень даже часто. Это все-таки наркотик, хотя и слабый.
Аля промолчала. Ей было трудно говорить да, по существу, и нечего. На месте Тошки она бы тоже не поверила.
Оставалось надеяться, что обладатель четырех пар огромных, гораздо больше человеческих, глаз, еще вернется, когда Тошка будет поблизости, и Аля укажет на них и поинтересуется с убийственным безразличием в голосе: «Так, стало быть, не бывает глаз на потолке?» И добавит про себя, покосившись на сучковатое бревно, в которое превратилась ее правая нога: «А это, вероятно, обычный вывих? Это ведь не может быть перелом?»
Но хитрое и коварное восьмиглазое существо, как нарочно, являлось Але лишь на краткий миг и всегда в отсутствие мужа. Проводя дни напролет в постоянном тревожном ожидании, Аля несколько раз в течение первой недели вынужденного бездвижия замечала краем глаза скольжение белесой тени на границе полумрака и полной тьмы, иногда слышала наверху характерное трх-трх-трх, а однажды ясно и четко, как в первый раз, посмотрела в глаза врагу. Белые и блестящие, без признаков радужной оболочки, зрачка и тому подобного, они почти наверняка были незрячими, но Аля готова была поклясться, что глаза с потолка смотрели прямо на нее. На этот раз они убрались в тень не сразу после Алиного крика, а сперва задержались на пару секунд, как будто для последнего изучающего взгляда. Слепой враг привыкал к ней.
Аля не стала рассказывать мужу об этом случае, хотя как раз в то утро впервые отказалась от голубой таблетки к завтраку и выдать увиденное ею за наркотическую галлюцинацию было бы затруднительно. Тошка и без того возвращался из поиска с каждым разом, все мрачнее. Молча мотал головой в ответ на невысказанный Алин вопрос, и она понимала: снова ничего. Еще один день потрачен впустую. После этого Тошка меланхолично выскабливал свою порцию тушенки, запивал водой из фляжки и ложился спать. Угрюмый муж, притихшая жена, ни слова, сказанного не по делу – они как будто снова возвращались в поезде после памятного, самого короткого в истории отечественного альпинизма восхождения на Воронью Сопку.
Альтернативы, одна за другой, отсекались, бесполезные нити тупиковых путей морщинами ложились на Тошкин лоб, и вот как-то вечером, мрачный, как надгробный памятник самому себе, он сказал:
– Завтра пойду в Обрыв.
И Аля, ярая блюстительница чистоты родного языка, не стала его поправлять. В обрыв так в обрыв, у них на самом деле не осталось выбора.
А наутро Тошка устроил безобразную сцену из-за последней банки сгущенки, которая так некстати куда-то запропастилась. Он не кричал, не размахивал руками, только бубнил себе под нос спокойным, не терпящим возражений тоном, и от этого становилось гораздо хуже.
– Ты могла бы сказать, – не поднимая глаз, твердил он. – Просто сказать, я бы понял.
– Тош, я же сказала, что не брала, – с растущим недоумением отвечала Аля. – Неужели ты думаешь…
Но он не слушал ее. Глядя в пол, продолжал цедить холодные, бесстрастные слова.
– Ты не думай, я все понимаю. Тебе больно и тяжело. Тебе скучно целыми днями сидеть на одном месте и ждать, когда твой недалекий муж придет с охоты и снова разведет пустыми руками. Тебе постоянно хочется есть. Мне тоже, но тебе сильнее. Твоему организму требуется много энергии, чтобы сращивать кости и заживлять раны. И эти иссякающие запасы…
Он неожиданно пнул рюкзак со злостью, которой не позволял просочиться в свою речь. Под сдувшимся брезентом звякнули и перекатились несколько оставшихся банок, все с коричневой буренкой на боку, единственная затесавшаяся в стадо голубая этикеточка куда-то подевалась.
– Они так близко. Всегда рядом. Протяни руку и возьми, – вкрадчивым голосом искушал Тошка. – Я понимаю, это огромный соблазн, а ты все-таки слабая женщина…
– Да что ты понимаешь? – почти закричала она, жалея о том, что не может подняться и отвесить мужу парочку приводящих в чувство оплеух. – Ты же совсем не слушаешь меня! Я повторяю в четвертый раз – Это Не Я! Дошло?
– А кто? – он вскинул голову и вперил в нее ледяной взгляд. – Глаза с потолка?
Аля открыла было рот для возмущенного ответа – и заплакала. В последнее время это получалось у нее все легче, все качественней. Она плакала, как ребенок, кривя губы и не пряча лицо в ладонях, от осознания собственной невиновности и полного бессилия ее доказать. Поглядев с минуту на ее исказившееся лицо и трясущиеся плечи, Антон деловито продолжил укладку рюкзака, сильно смахивающую на раздел имущества.
– Тоош! – окликнула она, когда он уже собирался уходить. Он обернулся, насупленный. Ей и самой не понравилось, как жалостливо, по-бабьи прозвучал ее голос, но что она могла поделать с этим поднявшимся с самых глубин ее естества страхом? – Ты же вернешься? – Не говори глупостей, – раздраженно бросил он. А потом ушел, чтобы уже не возвращаться. Аля ждала его, распластанная на полу, с ногой, зажатой между двумя гладкими валунами – наверное, так накладывали шину дикари каменного века – неспособная без посторонней помощи к самому элементарному, стыдно сказать, к отправлению естественных надобностей. То есть она научилась в конце концов обходиться собственными силами, но сначала просто ждала, что Тошка, как всегда, придет и поможет. А он все не шел. Это ничего, убеждала себя Аля, не так уж много времени прошло, ей просто кажется, что много, так всегда бывает, когда чего-нибудь сильно ждешь. У нее и часов-то нет, чтобы проверить. Единственные часы – красивые, с компасом и светящимися в темноте стрелками – у Тошки на руке. А может, внизу он наткнулся на какой-нибудь перспективный ход и не хочет возвращаться, пока не пройдет его до конца. Это на него похоже, он же такой… целеустремленный. В крайнем случае Тошка может прямо там и переночевать, и поужинать, он ведь взял с собой банку тушенки. Вот сейчас Аля поспит, и он вернется. Возможно, с победой. Ах, вот было бы здорово!
Однако ночь прошла в метаниях, состоящих из кратковременных провалов в забытье и проскакивающих сквозь дрему искорок надежды: «Кажется, идет?» «Нет, показалось», за ней последовал еще один бесконечный день, а потом снова ночь без отдыха и сна, и Але пришлось выдумывать новые успокоительные доводы, чтобы не впасть в отчаяние. Хотя в голову все настойчивей лезли неутешительные выводы. И только когда закончилась вода во фляжке и в кружке, обманывать себя стало совершенно невозможно. Тошка не вернется. С ним что-то случилось или… Нет, с ним определенно что-то случилось.
