Армия, кросс в химзащите… Почему кросс? Почему в химзащите?..
Виктор уцепился за этот крючочек в надежде выйти на что-нибудь конкретное.
Нет. Воспоминание пришло, но оно было не отсюда, не из этого слоя. Простая ассоциация: изнеможение – бег в противогазе, с автоматом и хлопающим подсумком. Ничего более изматывающего Мухин не знал. До сего момента. Теперь он знал и другое: десяток слов, произнесенных вслух, да секундное напряжение нескольких мышц – и он уже выдохся так, что сердце еле шевелится. И он уже почти что труп.
Раскачав руку наподобие маятника, Виктор все же закинул ее на живот и с большим трудом подтянул ближе, к самому лицу. Так, чтоб было видно.
В принципе, он уже готовился. Но не к такому…
Кожа на руках была темной, а местами совсем черной, точно обугленной. Овальные загрубевшие пятна отслаивались, и из-под хрупкой корки вытекало что-то мутное и неоднородное, похожее на куриный помет. Сквозь струпья проросли редкие бесцветные волосы, толстые, как проволока, и еще…
И еще – от рук пахло. Пальцы более-менее слушались, но были уже бесполезны: Виктор не удержал бы в них и карандаша. Они практически сгнили. И то, что они продолжали, пусть и вяло, отзываться на его приказы, казалось еще страшнее. Лучше бы они не двигались вовсе, но смотреть, как кожа над суставами лопается, обнажая темно-серое мясо, было невозможно.
Облако в окне скрылось, за ним появилось второе, такое же безалаберное.
«Здесь все в порядке, – подумал он умиротворенно. – Здесь, в этом слое, все нормально. Иначе и быть не может. С таким небом, и не радоваться жизни – это хамство».
Мухин умирал – но умирал спокойно, как и положено старику с чистой совестью. Он не знал, сколько ему лет, да это и не имело значения. Что бы там ни было – возраст или болезнь, смерть уже дышала ему в затылок. И он ее не боялся. Просто Виктору было немного жаль, что он отсюда уходит, покидает слой, где все скоро окажутся. Он завидовал людям – обыкновенным оболочкам, которые перекинутся сюда, в мир с голубым небом, и ничегошеньки при этом не заметят.
Решив, что экономить последние силы уже ни к чему, Виктор свесил ноги. Линолеум, несмотря на лето, был ледяным, а тапочек под кроватью не нашлось. Придерживаясь за металлическую спинку, Мухин встал и, поймав равновесие, замер.
Он не хотел смотреть вниз. Он знал, что ничего хорошего не увидит. Но все же не утерпел.
Кожа на лодыжках, как и на руках, была пятнистой, в черных язвах, с отвратительно длинными волосками. Его тело вряд ли весило много, но и такого давления хватило, чтобы из-под ногтей выдавились крупные зеленоватые капли.
Немощно двигаясь к окну, Виктор боялся только одного – что он рассыплется по дороге, не успев выглянуть на улицу. Выглянуть и убедиться. Для него это было настолько важно, что в какой-то момент он даже перестал ощущать усталость.
Рамы были не просто закрыты на шпингалеты, но еще и проклеены бумагой. Мухин попробовал прорвать ее ногтем, но бумага оказалась намного крепче. Он обернулся к кровати и увидел за изголовьем маленький квадратный столик с какими-то блестящими инструментами. Нет, второго похода не одолеть…
Виктор бессильно провел по стеклу рукой. Стекло было гладким – красили с другой стороны. Найдя на уровне глаз маленькую процарапанную лунку, он чуть не рухнул от счастья и тут же к ней приник. В отверстие Мухин не увидел ничего, кроме второго стекла, также закрашенного. Рамы были двойными.
Он положил ладони на подоконник и уперся лбом в окно. Усталость, на время отступившая, вдруг догнала его и без всякого предупреждения навалилась – сверху, снизу, изнутри… она была всюду.
Виктору смертельно захотелось спать, но, посмотрев на постель, он понял, что теперь-то уж не дойдет точно. Ни вернуться к койке, ни увидеть, что там, за окном… Никогда прежде он не чувствовал себя таким никчемным.
Отчаявшись, Мухин врезал локтем по стеклу. Из центра лучами разбежались трещины. Ударив еще раз, он пробил дыру, и длинные осколки неожиданно легко повалились вниз. При этом несколько штук воткнулось прямо в руку, однако ни боли, ни крови не было. Из порезов выступала все та же мутноватая жидкость, словно он был уже не человек, а законсервированный препарат.
Внешние рамы оказались не закрыты, и Виктор, задыхаясь от восторга, толкнул их обеими руками.
Больница стояла на пригорке – это он не только увидел, но и вспомнил, и вряд ли смог бы определить, что произошло раньше. Вероятно, это случилось одновременно. Мухин поднял голову к небу и снова вспомнил. Небо было родное. Он посмотрел вниз и вспомнил окончательно – самого себя, семью, улицу… И недавнюю бомбежку.
Марьинск был городом небольшим, чуть крупнее среднего поселка, и весь умещался на берегу реки, между двумя холмами. Один не самый мощный заряд превратил его в россыпь мусора. Если б Виктор не уезжал в командировку, то сейчас лежал бы вместе с женой и детьми под обломками. Но он уехал.
Ему сказали: «ты родился в рубашке».
Он не понимал, о какой рубашке идет речь. Свои двести рентген он хапнул в поезде «Москва – Киев», как только миновали Брянск.
Ему сказали: «люди и не с такими дозами живут. Поправишься».
Он не понимал, зачем ему поправляться.
Мухин вспомнил. Вспомнил и проклял себя за это, но избавиться от воспоминаний было уже невозможно.
Жена и двое мальчиков… Да, все так. Нина, Сережа и Пашка. Если ориентироваться по бывшему причалу, то это ровно километр на восток. Рядом… Виктор прищурился и разглядел вдалеке завязанные в узел железки. Правильно, рядом с башней ретранслятора. Трехэтажный домик. Вон та спекшаяся куча… или нет, вон тот светлый шлейф из силикатного кирпича…
Мухин – хотя он никого об этом не просил – вспомнил даже день, когда за ним явился Костя. У того был огромный тесак, перепачканный кровью. Совсем недавно улеглись слухи о местном потрошителе, вроде, кого-то там взяли, и вот он приходит: чумазый, всклокоченный, с диким взглядом и с окровавленным ножом. Виктор испугался, и не находил в этом ничего предосудительного. Даже сейчас. Хотя, лучше б это был не Константин, а настоящий Потрошитель. Такая смерть казалась Мухину менее мучительной. По крайней мере, обошлось бы без больницы, без медленного умирания среди умерших врачей и единственной медсестры – девятнадцатилетней девочки, уже полностью облысевшей.
Виктор отвернулся от окна – не для того, чтоб добраться до кровати. Просто чтобы не смотреть на руины. Не видеть останков их общей мечты. Только сейчас он осознал в полной мере, что это было больше, чем заковыристая задача или безумный проект. Это была мечта. И она сгорела – вместе с людьми.
Физически Земля не погибла, хотя случалось и такое. И оболочки погибли не все, процентов пять наверняка уцелело – в лесах, пустынях, на каких-нибудь островах… Но что это за люди, и как они будут жить? Те же стаи, та же борьба за пищу, тот же откат к варварству. Почти как в тлеющих слоях, но с большим размахом и с меньшей надеждой. И даже если удастся остановить эту проклятую машину… если в ближайшее время она не остановится сама… что можно выиграть за счет объединения слоев в один – догнивающий, как его пораженное тело?
