Чего только не сыщешь в этом гигантском хранилище старины. Вы решили разобраться в запутанной генеалогии собственной семьи? Значит, вам прямиком в РГАДА. Захотели покопаться в грязном белье давно почивших в бозе царей? Тогда вас наверняка заинтересуют фонды личных канцелярий российских монархов. Пожелали убедиться в том, что массовое расхищение госбюджета — отнюдь не новое ноу-хау, а старинная и, главное, почти ненаказуемая национальная забава? Испытайте удовлетворение от чтения документов, запечатлевших вековые злоупотребления практически всех дореволюционных приказов — от Аптекарского до Большой казны. Вознамерились воздать по заслугам негодяю, несколько веков назад счастливо ускользнувшему от правосудия? К вашим услугам подробнейшие архивы органов следствия и сыска.
В общем, в РГАДА при желании можно было найти абсолютно все. И это «все» с фантастической скрупулезностью охватывало любые крупные и мелкие события, случившиеся в жизни страны с девятого по двадцатый век. Надо только знать, где искать и, главное, что.
Для того чтобы побыстрее сориентироваться в колоссальном количестве архивных материалов, Глеб начал с многотомного путеводителя, в котором перечислялись находящиеся на хранении документы. Он выбрал самые многообещающие и подошел к стойке.
Вообще-то читальные залы РГАДА обычно весь день напролет забиты посетителями, и чтобы попасть туда, нужно было приходить к самому открытию. Это обстоятельство, впрочем, мало волновало Глеба, поскольку систему, которую профессор Буре в шутку называл псевдолатинским выражением ро blatum, еще никто не отменял. Один звонок старой знакомой, работавшей в администрации архива, — и уже через пять минут Глеб получил желаемые документы.
С увлечением покопавшись в изданном в 1844 году сборнике под названием «Выходы государей царей и великих князей Михаила Федоровича, Алексея Михайловича, Федора Алексеевича, всея Руси самодержцев», Глеб обнаружил то, что искал. Запись, датированная 1653 годом, сообщала: «Октября в 16 день встречал Государь образ пречистыя Богородицы Одигитрия, что принесен из Грек, из Лахернской церкви».
Слово «одигитрия» по-гречески означает «указующая путь», — припомнил Глеб и сделал пометку в блокноте: надо разобраться с этим поподробнее.
Но кто же доставил святыню ко двору его величества? К радости Глеба, в архивах на сей счет тоже сохранилась подробная запись. Оказалось, что икону в Москву привез константинопольский купец, которого летописи упоминали как «торгового грека» по имени Дмитрий Костинари.
Записав имя, Глеб углубился в реестр документов на греческом. Здесь его снова ждала удача. Бездонные российские архивы сохранили грамоту, присланную царю Алексею Михайловичу константинопольским патриархом Паисием, в которой тот в самых напыщенных выражениях излагал историю образа и сотворенные им чудеса. Но главный сюрприз был впереди. С помощью электронной системы поиска Глеб обнаружил упоминание о Влахернской Богоматери в истории сразу нескольких громких фамилий. Оказалось, что в роду Строгановых-Голицыных существовало семейное предание, согласно которому из Константинополя в Москву в свое время привезли не одну, а две иконы с одним и тем же названием.
Вернувшись в рабочий кабинет после очередного дня в ГосНИИРе и запивая стаканом чая купленный по дороге шоколадный эклер размером с ладонь, Лучко размышлял о том, что по иронии судьбы «Богородица» три года терпеливо ждала своей очереди на реставрацию в ГосНИИРе, и вот на тебе! Дождалась.
Капитан в очередной раз пробежал глазами список сотрудников института. Директора он отмел сразу. За двадцать лет, проведенных Шейниным на начальственном посту подобное случилось впервые. Нет, вряд ли это он. Но тогда кто? По результатам опроса сотрудников, наибольшие подозрения вызывали секретарь Гуляева и реставратор Пышкин. Лучко снова пролистал личные дела. Ничего необычного: учились примерно, работали старательно. В общем, ничего не узнаешь, пока не прижмешь. Может, уже пора? Только вот как бы не спугнуть раньше времени. Кто бы из них ни был замешан в похищении, он или она, скорее всего, лишь снабдили вора информацией и документами. И если этот вор запаникует и заляжет на дно, пиши пропало. Так что пока о подозрениях на свой счет эти двое знать ни в коем случае не должны.
Для начала нужно побыстрее проверить, чем Пышкин и Гуляева занимались в день исчезновения иконы: проанализировать звонки на мобильные, просмотреть электронные сообщения, по минутам уточнить распорядок дня и тому подобное. А там, глядишь, что-нибудь и вылезет.
Сбитый с толку Глеб от корки до корки пролистал дореволюционную книгу, где подробнейшим образом описывалось имение Голицыных в Кузьминках — село Влахернское, названное так в честь драгоценной иконы, пожалованной предкам князя царем. Если верить тексту, икона была дубликатом «Богородицы», присланной самодержцу из Константинополя вместе с оригиналом.
Стольцев отложил книгу в сторону. Чертовщина какая-то. Ну зачем византийцам было дарить русскому царю две одинаковые иконы?
Глеб снова склонился над летописью Голицынского имения. Икона-дубликат многие десятилетия хранилась в подмосковной деревеньке, в специально построенной церкви, естественно, также нареченной Влахернской. После революции икона перекочевала в запасники Государственной Третьяковской галереи. Для того чтобы отличать эту «Влахернетиссу» от той, что висела в Кремле, искусствоведы и историки стали именовать ее «Строгановским списком».
Хм, надо будет обязательно сходить в Третьяковку.
Утром Глеб первым делом позвонил Лучко и предложил ему вместе заехать в галерею, чтобы своими глазами взглянуть на копию иконы. Следователь отказался, сославшись на занятость, но обещал сделать звонок и договориться о том, чтобы Глеба беспрепятственно пропустили в запасник. Стольцев, в свою очередь, испросил разрешения взять с собой коллегу. Он был совершенно уверен, что профессор Буре не откажется от редкой возможности ознакомиться с недоступными взору обычных посетителей экспонатами одного из крупнейших в мире музеев.
Потомок немецких переселенцев Борис Михайлович Буре был личностью эксцентричной даже для ученого с мировым именем. Старомодный и экстравагантный, профессор слыл непререкаемым научным авторитетом и кумиром многих поколений студентов истфака. Они со Стольцевым были весьма близкими друзьями, несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте и формальное обращение на «вы».
После недавнего ухода прежней заведующей, Буре, к радости Глеба, назначили исполняющим обязанности завкафедрой. Выбор, по общему мнению, представлялся более чем достойным: профессор был как высочайшей пробы профессионалом, так и превосходно воспитанным, тактичным, чутким человеком и, в отличие от своей предшественницы, решительно не давал хода сплетням и интригам, столь характерным для ученой среды. Однако Борис Михайлович сразузаявил, что в силу возраста, а также по идейным соображениям не претендует на эту должность на постоянной основе и с наслаждением оставит пост по окончании переходного периода. Вот тут-то все и началось.
О своем горячем желании воссесть на кафедральном троне заявили сразу три человека. У доцента Волковой, исполнявшей обязанности зама при одиозном старом начальстве, шансов не было. Зато два других кандидата — профессор Фунин и профессор Гладкова — обладали примерно одним и тем же «весом» и схожим числом заслуг и регалий.
