Гостиница, в которую устроили Лучко и Стольцева, располагалась на углу Пьяцца ди Чистелло, выходящей к берегу реки Арно, разрезающей город надвое, точно посредине между мостами Понте Веспуччи и Понте алла Каррайя, прозванным также Понте Нуово. Последний, несмотря на свое имя, оказался вовсе не таким уж и «нуово» — самая первая его версия была возведена лишь немногим позднее знаменитого Понте Веккьо, что, впрочем, не спасло этого пятиарочного красавца от прилипшего на долгие века обидного клейма новодела.
Дав им некоторое время на туалет, Брулья отвез москвичей в комиссариат, где, сменив велеречивость экскурсовода на лаконичность полицейского, рассказал о последних событиях и посвятил гостей в свои ближайшие планы.
По его словам, исходя из сложившейся ситуации, единственной разумной стратегией было перекрыть подходы ко всем реставраторам, способным выполнить непростой заказ похитителей. Освободить из-под воска картину более чем двухтысячелетней давности и при этом не повредить ее — задача не из легких. Справиться с ней может только специалист высочайшего уровня. Именно за такими и установил наблюдение Брулья. В ходе своего доклада он тактично, но твердо дал понять, что итальянская полиция и своими силами справится с возникшими трудностями, намекнув, что сам отнюдь не был сторонником приглашения российских коллег.
Расставив все точки над i, комиссар залез в ящик стола, извлек оттуда запечатанный пластиковый пакет с небольшим фрагментом, отколотым от иконы, и торжественно передал пакет Лучко. Тот, в свою очередь, отдал его Стольцеву.
Глеб с внутренним трепетом выложил кусок воска на ладонь.
Эксперт Расторгуев слыл дотошным человеком. Не было такой мелочи, которую бы не высмотрели его близорукие, но очень внимательные глаза. Читая любой документ, от квитанции за телефон до уголовного дела, он не пропускал ни одной буквы, ни одного знака. Не надеясь на память, Расторгуев никогда не ленился лишний раз заглянуть в справочник. Его отчеты обычно не нуждались в проверке или корректировке. Обратной стороной медали были осторожность и медлительность. «Не поспешить и не перепутать» — таким было расторгуевское кредо. Лучше пусть его упрекнут в неторопливости, чем в ошибках.
Неспешно листая справочники и сверяясь с сетевыми базами данных, Расторгуев потихоньку разузнал, что за флаером, обнаруженным Лучко в книге исчезнувшего реставратора, стоит организация, объединившая в своих рядах сторонников языческой веры. Он даже выстроил что-то вроде краткой истории новейших религиозных течений.
Выяснилось, что славянское новоязычество в свое время зародилось как протест против коммунистического режима и навязываемой им идеологии. Вместе с ворвавшимся в страну ветром свободы и перемен как грибы после дождя тут и там возникли многочисленные, хотя и небольшие по составу, группы новых язычников. Питательной средой, как обычно, стала интеллигенция.
На официальный запрос, направленный Расторгуевым в Федеральную регистрационную службу, пришел официальный ответ. Из пятидесяти с лишним религиозных организаций, зарегистрированных в России, какое-либо отношение к новоязычеству имели восемь.
Самыми крупными из них и потому постоянно соперничающими друг с другом оказались распространивший флаер «Союз родноверцев» и упомянутый в примечании «Языческий дом», представителей которого организаторы так сильно не хотели видеть на своем мероприятии в балашихинском клубе.
Дальнейшие изыскания показали, что причиной непримиримых разногласий стала разница в идеологии. Если «Союз родноверцев» стоял на ультраправых позициях, руководствовался девизом «Одна страна — одна вера!» и считал слова «славянин» и «родновер» синонимами, то «Языческий дом» проповедовал, что язычники — это «люди одного языка, придерживающиеся одних и тех же традиций, одной культуры».
Соперничество между двумя организациями-лидерами, впрочем, протекало вполне цивилизованно и, как правило, не выходило за рамки разумного.
Что касается лесной поляны, то она определенно использовалась для отправления языческих ритуалов. Однако никакой конкретной связи между поляной и какой-либо из общин Расторгуеву обнаружить пока не удалось. Многое будет зависеть от визита Лучко на заседание «Клуба исторической реконструкции».
Если к Лучко Стольцев уже давно привык, то присутствие Брульи сильно мешало как следует сосредоточиться. Повернувшись к итальянцу спиной и плотно зажмурившись, Глеб отвлекался то на тиканье старинных часов, невесть откуда взявшихся в кабинете у комиссара, то на учащенное биение собственного сердца. Наконец, волнение отступило, и комната начала медленно погружаться в темноту.
Рука в белой резиновой перчатке миниатюрным резцом отковыривала фрагмент воскописи из нижнего левого угла иконы «Влахернской Божьей Матери». Несмотря на аккуратность движений, срезанный воск выскользнул из-под пальцев и, со стуком упав на что-то твердое — похоже, каменный пол, — куда-то укатился.
Послышалась приглушенная ругань. Человек, чьими глазами и ушами Глеб видел и слышал происходящее, опустился на карачки и облазил чуть ли не всю комнату, прежде чем обнаружил слившийся с темным полом фрагмент серо-синей краски. Ловко подцепив воск пинцетом, он уложил находку в пластиковый пакет и тщательно запечатал. Оставив пакет на столе, человек выключил свет и направился к выходу. Кивнув кому-то невидимому, он попрощался. Причем весьма странным образом.
— Dodici
[5]
, — произнес он примерно тем же тоном, каким обычно говорят «Arrivederci».
— Dodici, — ответил ему чей-то голос.
Вернувшись к действительности, Глеб попросил воды и обстоятельно описал подсмотренную сцену. Все то время, пока Глеб рассказывал, Брулья смотрел на него тем же взглядом, каким посетители зоопарка разглядывают редкое животное. После паузы комиссар переспросил:
— Двенадцать? В каком смысле?
— Понятия не имею, — пожав плечами, сказал Глеб и пояснил капитану, что означает это слово.
— Может, это пароль-отзыв? — предположил Лучко.
— Все может быть.
Брулья улыбнулся. Вежливо-иронично, не особо маскируя очевидное недоверие к услышанному.
— Не знаю, что и сказать. В любом случае, синьор Стольцев, вы самый необычный свидетель, которого мне доводилось заслушать.
Поблагодарив гостей за «интересный опыт», комиссар сослался на занятость и скорее настойчиво, чем любезно предложил услуги своего шофера.
— А что, если это время суток, — гадал капитан по дороге в отель. — Или дата?
— Ни то ни другое.
— Но отчего ты так уверен?
— Тогда стоял бы артикль. А числительное было употреблено без него.
— Стало быть, просто «двенадцать».
— Выходит, что так.
Капитан задумчиво погладил пальцами старый шрам на щеке и замолчал.
