– Джуни? – позвала она.
– Я устал, – сказал он. – Мне завтра на работу.
Отвернулся и закрыл глаза.
Какое-то время он не слышал ни звука. Потом зашелестела ее одежда, щелкнули застежки чемодана, еще что-то зашуршало – наверное, простыни. Она выключила лампу, и он расслабил крепко сжатые челюсти, открыл глаза, уставился в темноту.
– Джуниор?
Он понял, что она лежит на спине. Ее голос плыл куда-то вверх.
– Джуниор, ты злишься на меня? Что я сделала?
Он прикрыл веки.
– Что я сделала, Джуниор?
Но он глубоко и размеренно задышал, и она не повторила вопроса.
2
ЧТО ЖЕ СДЕЛАЛА ЛИНИИ?
Для начала, не сказала, сколько ей лет. Когда он увидел ее впервые, она сидела на одеяле для пикника с близняшками Моффет – Мэри и Мартой, старшеклассницами, вот он и посчитал, что она их ровесница. Болван. Мог бы догадаться по ее простенькому, без румян, лицу, распущенным длинным волосам и по тому, как откровенно она гордилась своей недавно обретенной взрослостью – и в особенности грудью, которой Линии иногда осторожно касалась кончиками пальцев, словно проверяя: на месте ли? Но это была весьма основательная грудь, крепко натягивавшая ткань платья в горошек, а еще, конечно, его ввели в заблуждение большие белые босоножки на высоких каблуках. Удивительно ли, что она показалась ему старше? Джуниор не знал ни одной тринадцатилетней, носившей каблуки.
Он пришел с Тилли ІОДЖ, но только потому, что та попросила, и не считал, что у него есть перед ней какие-то особенные обязательства. Он взял со стола, уставленного едой, дырчатое печенье из черной патоки и подошел к Линии Мэй. Согнулся в пояс – выглядело, вероятно, как поклон – и предложил ей угощенье:
– Тебе.
Она подняла глаза, оказавшиеся почти бесцветноголубыми, наподобие банок «Мэйсон»
[45]
.
– О! – воскликнула тихо, покраснела и взяла печенье.
Сестры Моффет навострили ушки, выпрямили спинки и ждали, что будет дальше, но Линии лишь опустила тонкие бледные ресницы, изящно откусила кусочек и облизала пальцы по одному. У Джуниора пальцы тоже были липкие – следовало, конечно, взять имбирное. Он достал из кармана платок и обтер руку, но смотрел при этом на Линии. Предложил платок ей. Она приняла, не глядя ему в глаза, затем протянула обратно и откусила еще.
– Ты тоже баптистка? – спросил он. (Пикник устроила церковь в честь Первого мая.)
Она кивнула, деликатно жуя, не поднимая глаз.
– Я раньше здесь не бывал, – сказал он. – Покажешь, что у вас есть?
Она опять кивнула, и на мгновение показалось, что на этом все и закончится, но она вдруг поднялась, суетливо, неловко – сидела на платье, и каблук слегка зацепился за подол, – и пошла рядом с ним, даже не взглянув на близняшек. Она все жевала. Остановилась там, где кончался церковный двор и начиналось кладбище, переложила печенье в другую руку и вновь облизала пальцы. И он еще раз предложил ей платок, и она приняла его. Джуниора слегка позабавила мысль, что так может продолжаться бесконечно, но она промокнула жирные пятна, аккуратно, будто посылку, завернула остатки печенья в платок и отдала ему Он сунул сверточек в левый карман, и они пошли дальше.
Сейчас, вспоминая эту сцену, он четко осознавал: каждая деталь, каждое ее движение буквально кричали: «Тринадцать!» Но, честное слово, тогда ему подобное и в голову не пришло. Он не интересовался малолетками.
И все же, надо признать, он обратил на нее внимание ровно в тот момент, когда она коснулась своих грудей. Жест, казалось бы, соблазнительный, но на самом деле очень детский. Линии, вероятно, просто изумлялась их – такому недавнему! – наличию.
Она впереди него зашагала через кладбище – тонкие лодыжки вихляли в босоножках – и показала могилы родителей своего папы, Джонаса и Лоретты Кэрол Инман. Так, значит, она из Инманов, этих высокомерных задавак.
– А звать тебя как? – поинтересовался он.
– Линии Мэй. – Она опять покраснела.
– А я Джуниор Уитшенк.
– Знаю.
Интересно, откуда и что она о нем слышала?
– Скажи, Линии Мэй, а можно зайти внутрь вашей церкви?
– Если хочешь.
Они повернули, оставив кладбище позади, пересекли двор, где земля почти превратилась в камень, и поднялись на крыльцо молельни «Откуда придет мое спасение». Та представляла собой единственный плохо освещенный зал с прокопченными стенами, пузатой печью и деревянными стульями в несколько рядов перед столом, накрытым салфеткой. Линии и Джуниор остановились в дверях, смотреть там было нечего.
– Ты верующая? – спросил он.
Она пожала плечами:
– Не так чтобы.
Он немного замялся, поскольку такого ответа не ожидал. Видно, девочка не настолько проста, как он думал. Джуниор ухмыльнулся.
– Ты девушка прямо для меня, – проговорил он.
Она неожиданно прямо встретила его взгляд. Он вновь поразился бледности ее глаз.
– Что ж, думаю, надо найти мою подругу, с которой я пришел, а то я ее совсем забросил, – шутливо сказал он. – Но, может, завтра вечером сходим посмотрим какую-нибудь картину?
– Хорошо. – Она кивнула.
– А где ты живешь?
– Давай встретимся у аптеки, – предложила она.
– Ага.
Она стесняется его перед своими? Ну и черт с ними. Он спросил:
– В семь?
– Давай.
Они вышли обратно на солнце, и Линии, не поглядев на него, стрелой метнулась к близняшкам Моффет. Те, разумеется, внимательно наблюдали за происходящим, повернув к ним свои остренькие личики, точно два воробья.
Они встречались уже три недели, когда он узнал, сколько ей лет. Специально Линии не говорила, просто однажды вечером упомянула, что завтра ее старший брат заканчивает восьмой класс.
– Старший брат? – переспросил он.
Она сначала не поняла. Она рассказывала, что ее младший брат очень сообразительный, а старший, наоборот, нет. Он умоляет, чтобы ему разрешили уйти из школы прямо сейчас и не учиться дальше в Маунтин-Сити, как хотят родители.
– Он, знаешь, не любит за учебниками сидеть. Больше охоту и всякое такое.
– А сколько ему? – полюбопытствовал Джуниор.
– Что? Четырнадцать.
– Четырнадцать, – повторил он. – А тебе?
И тут до нее дошло. Она покраснела. Но все-таки попыталась выкрутиться. Сказала:
– В смысле, он старше, чем мой другой брат.
