– Денни становится приятнее, а Стем противнее, – подвела итог Джинни. – А папа? С ним вообще невозможно.
– Папа. – Аманда закатила глаза. – Что ни скажи, он всем недоволен. – Она уложила завернутую фотографию в новую коробку, которую склеила Джинни. – Без конца беспокоится из-за дома, – продолжала она, – и сколько времени его будут продавать, и вдруг люди его не оценят по достоинству. Я даже предложила найти Бриллов.
– Бриллов? – удивленно повторила Джинни.
– Первых владельцев, Бриллов. Тех, для кого построили дом.
– Я знаю, кто они такие, Аманда, но они разве не умерли?
– Сыновья вряд ли, я не думаю. Они не намного старше папы. В общем, я папе говорю: «Вдруг сыновья все эти годы жалели о доме и мечтали по-прежнему в нем жить?» Ты же помнишь, как один отреагировал, когда мать сообщила им о переезде. «Ты чего, ма?» – так он сказал. Короче, можно было подумать, что я предложила дом сжечь. «Что за мысли? – раскричался папа. – Что за идиотская идея? Эти их испорченные мальчишки в жизни ничего по дому не сделали, пальцем не шевельнули. Выбрось это из головы». Я сразу на попятный: «Прости, прости, глупость сморозила».
– Это от горя, – сказала Джинни. – Не забывай, он только что потерял любовь всей своей жизни.
– О какой потере ты говоришь? О маме или о доме?
– О том и другом, видимо.
– Ха! – воскликнула Аманда. – Никогда раньше не слышала, чтобы у людей от горя портился характер.
– У кого-то портится, у кого-то нет, – ответила Джинни.
В своих сборах они достигли той стадии, когда казалось, что они не расчищают пространство, а захламляют его. В комнате стояло несколько наполовину заполненных картонных коробок – фотографии для Денни, одеяла для Реда, множество свитеров Эбби для Армии спасения. Каждый свитер обсуждали – «Ты это не хочешь? Тебе пойдет» – и некоторое время разглядывали, но потом вздыхали и бросали в кучу к остальным. Ковер весь покрылся ворсинками, на полу валялись вешалки и чехлы из химчистки; гнетущий серый свет, проникавший сквозь голые окна, придавал комнате унылый, заброшенный вид.
– Слышала бы ты, что папа устроил, когда я предложила оставить здесь его кровать и купить односпальную, – пожаловалась Аманда.
– Что же, могу понять. Он хочет кровать, к которой привык.
– Ты не видела его квартирку – она крошечная.
– Будет странно навещать его там, – заметила Джинни.
– Да, и вчера вечером тоже было странно. Я с ним прощалась, и он спросил: «Возьмешь остатки еды?» Совсем как мама! Тогда один ужин на неделе тебе обеспечен, говорит. О господи, ну не поразительно ли, как жизнь всегда… как бы это сказать… поглощает смерть.
– Даже мальчишки уже привыкли, – ответила Джинни. – Если подумать, поразительнее другое – до чего рано дети узнают, что люди умирают.
– А мы все копим и копим вещи, копим, хотя с раннего детства знаем, что все закончится. Зачем?
С этими словами Аманда обвела взором «накопления» вокруг – коробки, горы подушек, пачки старых журналов, перевязанные бечевкой, лампы со снятыми абажурами. И это были еще пустяки по сравнению с остальным хламом в доме: башнями выцветших книг, чудом не падавшими с письменного стола на веранде, свернутыми коврами в столовой, многочисленными бокалами на буфете, звякавшими всякий раз, когда мимо проносились сыновья Стема. На крыльце ждали отправки на помойку бесчисленные вещи, никому на свете уже не нужные: трехногая складная колыбель, сломанная коляска, высокий стульчик без столика, хозяйственная сумка с веревочными ручками, набитая сломанными пластиковыми игрушками. А поверх – корявый глиняный домик, раскрашенный в детские цвета: красный, желтый, зеленый.
Часть вторая
Ох, что за мир, что за мир
Стояло прекрасное, ветреное, желтовато-зеленое утро июля 1959 года. Эбби Далтон, застыв у окна, дожидалась, когда за ней приедут. Она хотела выбежать раньше, чем он просигналит. У ее матери было правило: мальчики должны позвонить, зайти в дом и вежливо с ней побеседовать, прежде чем уйти с Эбби. Но попробуйте сказать это Дэну Куинну! Он не из тех, кто любит поболтать о пустяках.
А если мать потом будет недовольна, Эбби деланно удивится: «Ой, разве ты не слышала звонок?» Мама, конечно, не очень-то и поверит, но, надо надеяться, закроет глаза на эту ее маленькую ложь.
Эбби оделась по новой моде, весной привезенной из колледжа, – цветастая полупрозрачная юбка, черное трико и, несмотря на теплую погоду, черные нейлоновые чулки. Эбби надеялась, что чулки придают ей битниковский вид. Это была ее единственная пара, и она знала, что в конце дня, сняв чулки, испугается черных пятен на ногах, там, где закрасила дырки фломастером. Ее длинные светлые волосы уже успели выгореть на солнце, глаза она сильно подвела черным карандашом для бровей фирмы «Мейбелин», но губы не накрасила; мать заявила, что от этого кажется, будто на лице чего-то не хватает. Дэн не имеет привычки говорить комплименты – но ничего, Эбби это не беспокоит, – однако иногда, когда она садится к нему в машину, задерживает на ней взгляд на мгновение дольше обычного. Возможно, и сегодня тоже так будет. Она особенно тщательно подготовилась к выходу, постаралась распрямить волосы влажной расческой и нанесла на внутреннюю часть запястий капельку экстракта ванили. Порой ей нравились миндальный экстракт, розовая вода или лимонное масло, но сегодня, решила она, определенно ванильный день.
Она услышала, как мать идет по коридору наверху, и обернулась, но шаги замерли, и мать сказала что-то отцу. Он брился в ванной у раковины, оставив дверь открытой; было воскресенье, и отец, по его меркам, проспал допоздна. «Ты не забыл?..» – спросила мать, и дальше что-то неразборчиво. Эбби, успокоившись, снова повернулась к окну. Винсенты из соседнего дома усаживались в свой «шевроле». Вот и хорошо, что они уезжают, миссис Винсент такая тетка, что с удовольствием и якобы невинно спросила бы у матери Эбби: «А кто этот парень, который приезжал за Эбби? Она так и выскочила к нему из дома! Молодежь нынче пошла такая… свободная, правда?»
Эбби сообщила матери только, что они с Дэном едут к Меррик Уитшенк помогать готовиться к свадьбе. Она представила это повинностью, а не свиданием, но втайне считала именно свиданием. Их с Дэном отношения находились на той ранней стадии, когда она, отправляясь с ним даже по самому будничному делу и болтаясь, как щенок, рядом, казалась себе избранной. С матерью Эбби Дэн пока сталкивался всего дважды, и без особого успеха. Мать ее могла невзлюбить человека без видимых причин. Прямо она этого никогда не говорила, но Эбби всегда чувствовала.
Винсенты уехали, и какой-то фургон тотчас занял их место. Мест для парковки в их квартале не сыскать, и почти ни у кого нет гаража. Далтоны могли бы устроить гараж в подвальном пространстве на уровне тротуара, но там располагался хозяйственный магазин отца. Дэну, чтобы зайти за ней, пришлось бы ставить машину неизвестно где и тащиться оттуда к ее дому. Посигналить, в сущности, куда разумнее.
