Ред ответил:
– Когда мой отец построил этот дом, здесь была только одна ванная в холле на втором этаже.
– Ну это же давным-давно…
– Потом он пристроил уборную внизу, уже после того как мы въехали, и нам казалось, что это нечто невероятное.
– Да, действительно, обязательно необходимо…
– А в главной спальне ванная появилась, когда мы с сестрой школу оканчивали. И что бы он сказал о ванных отдельно для него и для нее, я даже и представить боюсь.
– В наше время в хороших домах это уже в порядке вещей, о чем, я уверена, вы прекрасно осведомлены по роду своих занятий.
– А сам он рос с сортиром во дворе, – продолжал Ред, поворачиваясь к детям. – Держу пари, такого про дедушку вы не знали.
Нет, не знали. Если вдуматься, про дедушку они не знали практически ничего.
– Сортир во дворе! – Хелен громко хохотнула. – Вот уж что точно не продашь!
– В общем, про «для него и для нее» мы, пожалуй, забудем, – подытожил Ред. – Так как по-вашему, сколько будете искать покупателя?
– Как только вы установите кондиционеры и, может быть, смените на кухне столешницы…
– Столешницы!
Но он тут же захлопнул рот, будто вспомнив, что нельзя вести себя как вздорный старикашка.
– Вообще-то, рынок, похоже, мало-помалу оживляется. Еще недавно объекты висели по году и больше, но в последнее время на продажу уходит где-то от четырех до шести месяцев. Это что касается привлекательной недвижимости.
– Через четыре, а тем более через шесть месяцев дом развалится, – заявил Ред. – Вы же знаете, дом не может стоять пустой, он сделается весь заброшенный, появится плесень. Я не вынесу.
Аманда успокоила:
– Что ты, папочка, мы этого не допустим. Мы будем приходить и… ну даже не знаю… устраивать здесь семейные пикники или еще что-нибудь подобное.
Но Ред лишь посмотрел на нее несчастными глазами, до того потухшими, что он казался слепым.
– Скажи честно, ты чувствуешь облегчение, оттого что мама умерла внезапно? Чуть-чуть? – спросила Джинни Аманду.
– В смысле, из-за ее припадков?
– Они в любом случае прогрессировали бы, независимо от причины. И папа пытался бы сам за ней ухаживать, и Нора тоже, а Денни обязательно нашел бы предлог слинять.
– А вдруг это оказалась бы ерунда, проблемы с кровообращением, например что-нибудь в таком духе, и ее бы вылечили?
– Маловероятно, – отрезала Джинни.
Дождливым воскресеньем они в спальне Реда складывали вещи в коробки, а все остальные внизу смотрели бейсбольный матч. Сестры были в старой одежде, подбородок Аманды выпачкан газетной краской.
Они занимались этим всю неделю, каждую свободную минуту. В доме, по мере того как кто-то заявлял о своих пожеланиях, возникали островки вещей. Принадлежности Эбби для рукоделия и ее швейная машина стояли в холле наверху – для Норы; хороший фарфор в цилиндрической коробке – в столовой для Аманды. Реду оставалась повседневная посуда, и ее до переезда держали в шкафу. Всю мебель облепили стикеры, цвет обозначал, что куда отправляется. Кое-что – в квартиру Реда, еще что-то – к Стему, Аманде или Джинни, но в основном – в Армию спасения.
Джинни и Аманда вдвоем вытащили полную коробку в коридор, чтобы потом Денни или Стем отнесли ее на первый этаж. Джинни развернула новую коробку, заклеила скотчем низ. Сказала:
– Насколько я знаю маму, на операцию она бы все равно не согласилась.
– Это правда. У нее и обычный заусенец – это значит все, в морг. – Аманда собирала с комода Эбби фотографии в рамках. – Запакую для папы, – объяснила она Джинни.
– А у него найдется для них место?
– Может, и нет.
Она рассматривала самое старое фото: братья и сестры вчетвером на пляже, смеются. Аманде не больше тринадцати, остальные совсем еще дети.
– Прямо кажется, что нам очень весело, – проговорила она.
– Нам и правда было весело.
– Это да. Когда не бывало хреново.
– На похоронах, – сказала Джинни, – Мэрили Ходжес мне вдруг говорит: «Я всегда завидовала, какая у вас семья. Как вы на крыльце играете в мичиганский покер на зубочистки, и братья у вас такие высокие и красивые, и пикап этот красный, шикарный, куда папа вас закидывал и вез куда-нибудь».
– Мэрили Ходжес просто дура, – отрезала Аманда.
– Господи, с чего это?
– С того, что трястись в кузове – удовольствие ниже среднего, и к тому же я сомневаюсь, что это законно. И еще, по-моему, у каждого ребенка должна быть своя комната. И мама иногда проявляла полное бесчувствие, ни черта в нас не понимала, просто до тупости. В тот раз, например, когда она отправила Денни на психологическое тестирование, а потом сообщила нам всем результат.
– Я что-то не помню.
– Чернильное пятно, видишь ли, показало, что Денни в раннем детстве испугала какая-то женщина. «Что это за женщина? – все спрашивала нас мама. – Он не знал никаких женщин!»
– Вот вообще ничего не помню.
– Да уж. Ясно, что она любила его больше всех, хоть он и доводил ее до бешенства.
– Ты так говоришь, потому что у тебя всего один ребенок, – не согласилась Джинни. – Матери не любят какого-то одного ребенка больше всех, они любят всех детей…
– …по-разному, – закончила за нее Аманда. – Да-да, знаю. – Она показала Джинни фотографию Стема в возрасте четырех-пяти лет: – Как думаешь, Нора это захочет?
Джинни всмотрелась, прищурившись.
– Положи в ее коробку, – предложила она.
– А вот Денни. С ним что делать?
– А у него есть коробка?
– Он говорит, ему ничего не нужно.
– Заведи ему коробку в любом случае. Наверняка там, где он живет, у него одни голые стены.
– Я спросила его вчера, – сказала Аманда, – сообщил ли он квартирной хозяйке, что возвращается, а он ответил: «Мы это обсуждаем».
– Обсуждаем! Это еще что значит?
– Скрытный до безобразия, – сердито бросила Аманда. – Сам во все лезет, в наши дела нос сует, но как только речь о нем, сразу шифруется. Параноик!
– А по-моему, он становится мягче, – отозвалась Джинни. – Может быть, из-за смерти мамы. Я снимала со стены в его комнате фотографии, спрашиваю: «Выбросить?» Там сплошь бесконечные снимки Далтонов, еще сороковых годов, разные тетушки-кубышки с накладными плечами и в толстых чулках. Но Денни сказал: «Не знаю, это как-то чересчур радикально, нет?» Я тогда говорю: «Денни». Прямо вот постучала ему по голове костяшками: «Тук-тук, там внутри ты или кто?»
– Хорошо, – тут же решила Аманда, – тогда пусть берет. – И принялась заворачивать фотографию в газетный лист.
