– Мы? – Переспросил я.
– Ты, – поправилась Ксения не очень уверенно. – Ну ладно, я там тоже кое-что… Чуть-чуть. Но это касается только одного человека, – добавила она скороговоркой.
– Так и я кроме себя никого не трогал.
– А вышло вон как…
– Вообще-то, не все еще потеряно. Машинка у нас, значит есть возможность все переделать, расставить так, как было.
– Что переделать?
– Ну, взять меня. Отнес в издательство ненаписанные романы – это первое. Их можно забрать обратно.
– Не беспокойся, уже сделано.
– Премного благодарен. То-то я смотрю: ни особняка, ни павлинов. Второе – потасовка в ресторане. Вернуться и предупредить себя, чтобы прошел мимо. Куцапов, конечно, все равно нажрется и может быть даже кого-то подстрелит. Но не меня. Я имею в виду не то, что…
– Ой, да правильно я тебя поняла! – Скривилась Ксения. – Только ерунда все это. Так ты еще хуже сделаешь. Появишься в прошлом уже не в двух, а в трех экземплярах. Потом помчишься исправлять сделанное уже тем, третьим. Абсурд. Ну и самое главное: авария. Я ведь ее наблюдала от и до. Знаешь, сколько народу побилось? Как ты ее собираешься предотвратить – броситься под такси, в котором ехал со своим другом?
– Если б знать, из-за чего она произошла.
– Самое интересное я пропустила. Слышу только – грохот, и машина ваша переворачивается. Спасибо, грузовик подстраховал.
Мы еще с полчаса смотрели телевизор, однако ничего нового не увидели. Никакой рекламы, никаких фильмов и развлекательных программ, только постоянные напоминания про комендантский час и предупреждения о необходимости быть бдительными, не поддаваться на провокации и по любому поводу набирать «02».
Для того, чтобы получить представление о происходящем, нужно было выйти на улицу, и я стал собираться.
– Документы возьми, – посоветовала Ксения, но тут же раздумала. – Нет, не надо. Вдруг здесь новые образцы какие-нибудь ввели.
– Если б ввели, они бы у меня были. Я же эти пять лет прожил вместе со всеми, а не в воздухе провисел. Хотя не представляю, как это может быть.
– Мы оба выпали, Миша. Ты – из своего времени, я – из своего.
Мне хотелось ее утешить, сказать, что все будет пучком – вот только сгоняем в две тысячи первый, но врать было противно. Когда дяденька с орденом за заслуги перед Отечеством – не твоим, а его, далеким и чужим отечеством, – говорит тебе: «хароший мальчик пит вотка и играйт балалайка, плахой мальчик висет на верофка», то вера в светлое будущее начинает таять.
Из дома я выполз как вор, пригнувшись и подозрительно вглядываясь в каждого встречного. Ксения предложила составить мне компанию, но я приказал ей остаться дома. Второй выпуск новостей, в котором говорилось о том, что правительство планирует ввести продовольственные карточки, подкосил ее окончательно.
Прохожие, такие же сгорбленные, как и я, отвечали мне такими же косыми взглядами. Люди – их было совсем немного – шли быстро и не дыша, будто протискивались в узком коридоре между пьяными хулиганами. Так ходили только беженцы из фашистской Монголии, и то неделю-две, пока не привыкали к тому, что их никто не схватит и не бросит в застенок.
Сначала мне почудилось, что над Москвой навис туман: дома были серыми и какими-то влажными, улицы жаждали уборки и солнечного света. Потом я сообразил, что во всем виновата реклама, вернее ее отсутствие. Привычные транспаранты и щиты исчезли, остались только ржавые рамы вдоль проезжей части. Машин почти не было. Даже деревья тяготились своей осенней наготой и от этого казались еще более убогими и совсем черными.
У магазина «Автозапчасти» копошились двое рабочих. Тот, что повыше и помоложе, стоял на складной дюралевой лестнице и колотил молотком по ярко-красной вывеске над входом. Я деловито поздоровался. Он посмотрел на меня сверху вниз и шумно утер нос.
– Сигаретой не угостишь? – Спросил второй, сидевший на деревянном ящике.
Я полез в карман, но вспомнил, что оставил почти полную пачку на лавке в две тысячи первом. Дома сигарет не нашлось; сегодня было первое утро, когда я не покурил перед завтраком.
– А что, магазин закрывается?
– Почему закрывается? Оформление меняем, как положено. Теперь на двух языках будет – на русском и на английском.
– Зачем?
Мужик на стремянке перестал стучать и, сунув молоток за ремень, снял с кронштейна правую часть вывески.
– Ты че, парень, только проснулся? – Он спустился вниз и передвинул лестницу. – Как Ричард велел, так и делаем.
– А нам что? – Сказал второй. – Мы их не рисуем. Повесить? Пожалуйста. Убрать? Пожалуйста. Работа!
– Ты иди, куда шел, не мешайся тут.
Я приблизился к метро и растерянно остановился. На месте гомонливого рынка зябли пустые ряды. У перекрестка высилась пирамида из желтого песка. Несколько человек наполняли им брезентовые мешки. Неподалеку стоял голубой джип с большими буквами «UN» на двери. Это не мой город, не моя страна. Это не моя жизнь.
– Здравствуйте, Михаил Алексеевич!
Сзади неслышно подошел пожилой мужчина. С его шляпы тоненькой струйкой стекала вода. Дождь. А я и не заметил.
– Здравствуйте, Михаил Алексеевич, – повторил он, старательно выговаривая отчество. Незнакомец улыбался так заискивающе, что мне за него стало совестно.
– Здрасьте. Не припомню…
– Одоевский, – услужливо подсказал он.
Я подумал, что люди с такой фамилией не должны кланяться тому, кто им годится в сыновья.
– Хотел вот справиться, Михаил Алексеевич. Извините, вижу, вы не в настроении, но все же… Как там мое…
«Дельце», подумал я. Если он скажет «дельце», я плюну ему в лицо. Потому что Одоевские не должны…
– …заявленьице.
Он безнадежен. И как в тот раз, после выстрела Куцапова, я удивился: где я?
Не говоря ни слова, я направился в сторону «Покушай».
Внутри было пусто. За стойкой дремал усатый здоровяк в мятом фартуке. Дверь хлопнула, стекло в ней задребезжало, и человек сонно поднял голову. На его румяной физиономии возникло недовольство, но через мгновение оно сменилось подобострастием.
– О, какие гости! Михаил Алексеевич!
– А где Ян? – Спросил я, про себя отмечая, что никогда раньше усатого не встречал.
– Ян? – Озаботился тот. – Извините, не…
– Хозяин кафе.
Мужчина побелел.
– Так… я и есть хозяин.
– Ах, ну да.
– Михаил Алексеевич… уф-ф, так ведь и до инфаркта… – промямлил он. – Вам посмеяться, а у меня дети.
– Налей-ка ты мне водки.
– Водки? – Заулыбался он. – Вы бы, Михаил Алексеевич, лучше героину попросили. Или уж сразу атомную бомбу, – усатый несолидно захихикал. – Нет, мы люди честные. Законы уважаем. Они ведь для чего писаны – чтоб простой человек их соблюдал. Неукоснительно.
