Под конец Ася явно перебрала — стала хохотать, внезапно обижаться и еще более внезапно признаваться, что, кроме Шороха, у нее никого нет. В общем, не обманула: превратилась в обычную пьяную дуру, милую и несносную. Вскоре она матерно предложила Олегу уйти, и он, не споря, ушел. Какое-то время за стеной еще раздавался Асин смех, потом плач, потом вроде бы снова смех, потом Шорохов заснул.
Наверху грохнула дверь, и по лестнице затопали две пары ног — одна полегче, другая потяжелей. Ася вошла в кабинет первой и торжественно поставила на стол коробку с чайником, Рядом она возложила, не менее торжественно, большой пакет печенья.
— Захламляемся понемногу… — прокомментировал возникший за ней Лопатин.
— Василь Вениаминыч, не возражайте! — сказала Ася. — Завтра еще нормальный веник принесу.
— Лучше пылесос… — заметил Олег.
— Точно, пылесос! — обрадовалась она. — Это не будет расценено как вторжение, надеюсь?
— Я и не возражаю, — ответил, снимая пальто, Лопатин. — Наконец-то женщина в доме завелась.
— Обновим… — деловито произнесла Ася, распаковывая чайник.
Едва она налила воды, как в кабинете появился четвертый — Лис.
— Ну что ты будешь делать! — воскликнул он. — Все время у них чай!
— Стучаться надо, — хмуро заметил Василий Вениаминович.
— Здрасьте… — Лис осекся и медленно выложил диск в пенале без вкладыша. — Когда у вас рабочий день начинается? В следующий раз пораньше приду.
— Он у нас не заканчивается. Но идея хорошая. Ты уж как-нибудь в мое отсутствие постарайся.
— Я Василь Вениаминыч, учту пожелания вышестоящих… — Лис прикинул продолжение фразы и, сообразив, что быстро закончить не удастся, оборвал ее на полуслове. — Наверх что-нибудь есть?… Тогда до свидания.
— До нескорого, — процедил Лопатин.
Ася включила чайник и зашуршала пакетом. Василий Вениаминович рассеянно потрогал бородку и, взяв минидиск, сел за стол.
— Мир тесен… — проронил Олег.
— Строго по вертикали, — откликнулся Лопатин. — Только для тех, кто завязан на этот бункер. Ни в Питере, ни в Париже мы никого не знаем. А если вдруг и узнаем…
— Понятно, — кивнул он.
— В Париже я не бывала… — призналась Прелесть.
— Тебе и в Питер попасть не скоро грозит, — усмехнулся Василий Вениаминович. — Шорох, а часто ты с Лисом сталкиваешься? — спросил он как бы между прочим.
— Периодически… — тем же тоном ответил Олег. — Что у вас с ним за напряги, если не секрет?
— Тому секрету уж тридцать лет скоро. Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год, мой первый отряд. И мой лучший оператор…
— Лис, — легко угадал Шорохов. — Но в семьдесят восьмом он был еще ребенком…
— А я… — Лопатин почесал лысину, затем невидящим взглядом скользнул по ноутбуку и повернулся к Олегу. — А я уже умер. В семьдесят восьмом… Такая вот солянка была в отряде, ни одного местного. И Лис… Гонора много, опыта меньше. Да еще случай попался… гибельный случай. Лис должен был отступиться и передать операцию кому-нибудь из зубров. Самолюбие не позволило. В итоге — «превышение служебных полномочий», еще легко отделался…
— Поэтому он в курьерах? — спросила Ася.
— Нет, это не связано. Отряд расформировали… А Лиса закрыли, и все дела.
— Но у него же и свой корректор есть.
— И столько закрытых секторов, что, если он хоть половину откроет, получит либо инсульт, либо шизофрению. Да и зачем?… Не было там ничего интересного. Одна кровища… Так!.. — Лопатин энергично хлопнул в ладони и вновь посмотрел на экран. — Заболтались. Давайте-ка чаю для разминки, и вперед. Работы прислали уйму.
— Василь Вениаминыч, как вы в этом во всем разбираетесь? — удивился Олег. — Семьдесят восьмой, согнали народ из разных времен… Потом опять по другим временам распихали… Я Лиса только недавно видел, а для него уже год прошел.
— Никто и не разбирается, Шорох. Люди реагируют на обстоятельства, вот и все. При чем тут последовательность?
— Но ведь так жить невозможно!
— Но ведь живем. Целая Служба живет и здравствует. Тебе говорят, что такого-то и такого-то выперли на пенсию, а ты его через месяц встречаешь на операции — молодой, цветущий… «Привет, старикашка!..» — «Привет, покойничек!..» Попили пивка и разошлись, он в прошлое, ты в будущее… Это для того, кто вам пиво наливал. А вы просто вернулись в настоящее, каждый в свое…
Чайник закипел, но ни чашек, ни заварки в кабинете не оказалось. Ася расстроилась чуть не до слез. К продолжению беседы настроение не располагало, и Лопатин молча выдал обоим задания.
Стартовали Прелесть и Шорохов почти синхронно, однако Олег финишировал на двенадцать лет раньше. Асе впервые досталась командировка в будущее — недалекое, но она была рада и такому. Олег опять отправился в прошлое — тоже в близкое, и тоже с удовольствием.
Из бункера он вышел в мае девяносто пятого. Вокруг звенела весна, и Олегу как будто снова было семнадцать лет.
* * *
Да, столько ему здесь и было — семнадцать. Ужасный возраст.
У порядочных людей принято вспоминать о юности что-нибудь романтическое, про цветочки и поцелуйчики. Олег ничего подобного вспомнить не мог. Поцелуи были, и в большом количестве, и все остальное было тоже, но в памяти отложилось совсем другое. Школа, экзамены, и впереди — неизвестность.
Неизвестность предстала перед семнадцатилетним Олегом массой шансов, которые на поверку оказались мыльными пузырями. Все до единого. Даже странно… Ему должно было повезти хоть в чем-то, пусть для начала не слишком крупно, — ан нет… Подал документы сразу в два института, в обоих провалился, прыгал с работы на работу, постоянно цеплял за хвост нечто похожее на удачу, — «нечто похожее» всегда оборачивалось притаившимся обломом. Олег не мог сказать, что он несчастлив, для этого он был слишком молод, но и счастья как такового он не ощущал. Все было смутно, и сейчас, вспоминая ту весну, Шорохов словно просматривал отрывки полузнакомого кино. Туманная юность вполне укладывалась в прожитые двадцать семь лет, такие же туманные, как будто чужие.
Роддом находился на юго-западе, в районе новостроек. Операция обещала быть тривиальной — опять младенец, опять прямо в палате. Шорохов уже раздумывал, не поздновато ли он едет, — гораздо легче было повторить шаблонный фокус с обратной подменой, чтобы нарушитель не только все исправил, но и попал в руки оперотряда удовлетворенным.
«Сейчас определимся», — решил Олег, подходя к синему панельному корпусу.
У подъезда курили несколько издерганных папаш, чуть в стороне разгуливала девушка лет двадцати, без всякого намека на живот. На маленьком асфальтированном пятачке, между «восьмеркой» и тридцать первой «Волгой», стоял затрапезный милицейский «уазик».
