– Сегодня седьмое ноября, праздник. В Москве парад на Красной площади, – сказал Михаил.
– Правда? – не поверила девушка. – А откуда знаешь?
– По рации слышал, в подбитом немецком танке, – соврал Михаил.
– Не врешь? – сиплым голосом вдруг сказал пришедший в себя раненый.
– Как можно? Честное слово!
– Пить! – прошептал раненый.
– Нельзя тебе, миленький, – наклонилась к нему медсестра.
– Выбираться нам отсюда надо, – решил Михаил.
– Надо, сама знаю, – грустным эхом отозвалась девушка. – Только не утяну я его одна. – На глазах ее выступили слезы.
– В деревню надо, может – подвода у них есть?
– Я схожу, – вызвалась девушка.
– Поосторожнее только там. Если заметишь хоть что-то подозрительное – бегом назад.
Михаил проводил девушку до опушки и залег там, глядя, как постепенно удаляется ее хрупкая фигурка. Идти ей мешали большие – не по ноге – сапоги, так и норовившие соскочить.
Фигура девушки исчезла среди изб, а через какое-то время из-за домов выехала подвода, на которой сидели двое. Когда она приблизилась, Михаил различил медсестру и деда в фуфайке и с окладистой бородой.
Подвода въехала на тропу. Михаил встал перед лошадью. Испуганный возница повернулся к девушке:
– Ты же говорила – раненый, а он здоровее меня будет!
– Дальше раненый. Езжайте, прошу вас, – взмолилась девушка, – плохо ему.
Дед дернул вожжи, прикрикнул:
– Н-но, пошла, родимая!
У пушки остановился, спрыгнул с подводы и подошел к раненому. Тот снова впал в забытье.
Дед откинул шинель, вгляделся.
– Да-а, не жилец он. Я таких еще в Первую мировую навидался. Должно – к вечеру отойдет.
– Да что вы такое говорите, деда! – со слезами в голосе воскликнула девушка.
– А то! Ладно, давайте грузить.
Втроем, взявшись за подстеленную шинель, они подняли раненого и погрузили его на подводу. Дед принялся ее разворачивать.
– Ой, а пушка как же? – вдруг всполошилась девушка.
– Сказилась, что ли? – осек ее дед. – У меня не битюг-першерон. Да и зачем в деревне пушка? Коли немцы придут, постреляют из-за нее. Ты лучше на подводу садись, сапоги-то у тебя – того.
Чего «того», он не уточнил, но и так ясно было.
Они добрались до деревни, занесли раненого в избу и уложили на широкую лавку.
– Матрена, дай чистое исподнее. А ты, медичка, сыми с него все казенное. Выкинуть надо, либо притопить где.
– Зачем?
– Делай, что сказано.
Девушка обиженно засопела, однако одежду с раненого сняла.
– Документы его себе забери, отдашь кому следует. Уходить вам надо. Немцы придут – несдобровать вам. Матрена, дай ей туфли какие-нито, размером поменьше.
Жена деда – лет на двадцать моложе хозяина – принесла туфли.
– Ну-ка, попробуй надеть.
Медсестричка скинула сапоги, портянки и примерила туфли – далеко не новые, на низких каблуках.
– Чуточку великоваты, но в них хоть ходить можно.
– Зато мозоли не набьешь, – пошутил дед.
– Ну, чего стоишь, Матрена! – вновь повысил голос дед. – Носки дай девчонке. Не босиком же ей в туфлях-то! И узелок поесть собери, картошка теплая еще.
Матрена принесла шерстяные носки. С ними туфли совсем в пору оказались. Повозившись по избе, собрала узелок с едой и вручила его девушке.
– Переночевать бы вам в тепле, да опасаюсь я. Сейчас в лесу куда как надежнее. Идите с Богом. За раненого не переживайте, что смогу – сделаю. А не даст Господь ему сил выжить – схороню по-человечески.
Михаил с Галей поблагодарили деда и вышли. Девушка несла узелок с провизией, а Михаил – узел с вещами раненого. Когда они отошли подальше от деревни, Михаил забросил его в кусты.
Зашли в лес, положили узелок на пень.
– Развязывай скорей, есть охота, – поторопил Михаил девушку.
– Еще как охота! Я три дня не ела. Как вспомню – дома от ватрушек маминых отказывалась, все потолстеть боялась. А сейчас бы все съела – вот честное слово, не вру.
– Лопнула бы, – не удержался Михаил.
Михаил развязал узелок. На чистом платке лежало с десяток крупных вареных картофелин, два вареных яйца, две нечищеные луковицы и полкаравая серого хлеба.
– По нынешним временам и нашему положению – прямо царское угощение. Налетай!
Они быстро съели все, кроме хлеба. Михаил предусмотрительно отрезал финкой половину каравая.
– Это на вечер.
После еды он завернул хлеб в тряпицу и спрятал за пазуху.
– Ну что, идем?
– Идем, – кивнула девушка.
Они шли, стараясь прятаться, укрываясь в перелесках, лесополосах и оврагах. То слева, то справа, то впереди погромыхивало.
– Пушки бьют, их далеко слыхать, – заявила медсестричка.
Стемнело, но Михаил с девушкой продолжали движение. На земле лежал тонкий слой снега, и было видно, куда ступать. Да и вероятность наткнуться на врага была куда меньше.
Но они уже выдохлись. Даже Михаил устал, а Галина вообще дышала тяжело: великовата для нее шинель – сама ведь ростиком полтора метра, Михаилу только до подмышек достает.
Неожиданно Михаил остановился и придержал уже сделавшую шаг вперед Галину – в центре внезапно открывшегося в полумраке луга темнели большие овальные пятна. Однако, присмотревшись повнимательнее, Михаил понял, что перед ними – копны сена.
– Здесь и заночуем, привал, – распорядился пилот.
Он выбрал сено в стогу, сделав подобие пещерки, и ногами вперед забрался в углубление.
– Лезь сюда, – пригласил он девушку.
– Только не лапать, – решительно предупредила медсестричка, – а то знаю я вас, мужиков. Сам раненый, стонет, а как перевязывать начнешь, облапать норовит.
– Ну, я пока не ранен, – отшутился Михаил.
– Тем более, – отрезала девушка, но в сено забралась. Попыталась отодвинуться от Михаила, однако нора была тесная – далеко не отодвинешься.
Постепенно согревшись, Михаил уже стал придремывать, как вдруг проснулся от толчка.
– Ты чего?
– Кто это в сене лазит? Слышишь шуршание?
– Спи, мыши это, – сонно пробормотал Михаил.
– Мыши?! – В голосе Галины чувствовался ужас. – Я так не могу, я мышей боюсь. А вдруг они по мне бегать начнут?
– У тебя «наган» есть, отстреливаться будешь, – пошутил Михаил.
