Закончив расчёты, друзья перешли к практической стороне дела. Остаток капроновой нити Лера привязал к бельевой верёвке, а уж к ней мешочек с фасолью. Тут, правда, обнаружилась небольшая неувязка.
– Слушай, – вдруг опомнился Шурка, едва Лера взялся за фасоль. – Клык-то верхний.
– Ну и что? – не сразу понял Лера.
– Тело ты вниз бросаешь, значит, и верёвка туда потянет.
Лера задумался.
– Да, – отложил он фасоль, – так мы его не выдернем. Соскочит петля с зуба.
– Может, тебе на голову встать?
Шурка окинул взглядом крохотный балкон.
– Запросто, – согласился он. – Только где?
Действительно, на балконе, заставленном комнатными цветами бабушки, не то, что голову, ногу некуда было поставить. Цветы, принимавшие всё лето солнечные ванны и дышавшие тут свежим воздухом, разрослись в непроходимую чащу. Преимущество составляли розы, но имелись и кактусы. Среди них выделялся один, огромного роста, доходивший мальчишкам почти до пояса. Возрастом он превосходил Леру без малого в два раза. У него даже имя собственное имелось – Добрыня. Кактус и вправду внешне напоминал добродушного богатыря, который от избытка чувств широко раскинул свои колючие лапищи, словно обнять хотел.
– А давай Добрыню на сундук поставим, – предложил Лера, – а ты – на его место.
Когда кактус переставили на сундук под окно, он ростом сравнялся с друзьями. Шурка пробрался на освободившееся пространство и, поддерживаемый Лерой, медленно перевернулся с ног на голову.
– Ну, как, – поинтересовался Лера, вновь вооружившись фасолью, – все системы в норме?
– Угу, – сипло донеслось из буйных зарослей роз, над которыми возвышались лишь Шуркины ноги. – Давай быстрее.
– Тогда трёхсекундная готовность. Начинаю обратный отсчёт, – объявил Лера и почему-то перешёл на немецкий: – Драй, цвай…
– Ай! – вдруг с ужасом сказал Шурка, и ноги его стали медленно, но верно падать в ежовые объятия Добрыни.
Пока Лера соображал, что происходит, а, сообразив, попытался дотянуться через когтистые розы до Шуркиных ног, те уж повисли на кактусовых иглах. Шурка взвыл, словно грешник в аду.
– Держись, не падай! – взмолился Лера. – А то Добрыне капут будет. Моя бабка его двадцать лет растила.
Но Шурка и без того застыл, словно изваяние, ибо во многих местах был пронзён острейшими иглами. Малейшее движение причиняло ему нестерпимую боль. Добрую четверть часа под Шуркины завывания Лера сантиметр за сантиметром высвобождал друга из объятий Добрыни. Когда он выдернул последнюю иглу, обессиленный Шурка сполз в розы.
– Как самочувствие? – спросил Лера, когда над цветами возникла красная, как у вареного рака, физиономия.
– Как будто прививки для всей школы мне одному вкололи, – признался, почёсываясь, Шурка.
– А зуб как?
Шурка тотчас схватился за щёку.
– Болит, аж дёргает, – промычал он, вытаращив глаза.
– Переворачивайся, – приказал Лера. – Со второй попытки не сорвётся.
Шурка энергично затряс головой.
– Лучше я вниз пойду, – предложил он. – Хватит у тебя верёвки?
Лера оценил верёвочные запасы.
– Хватит.
Пять минут спустя Шурка встал под домом, крепко зажмурился, широко открыл рот и вытянул шею.
– Не дрейфь! – крикнул сверху Лера и начал отсчёт, но уже по-русски.
Верёвка, соединяющая Шуркин зуб с мешочком фасоли, была пропущена через полированную ножку старого бабушкиного стула, который теперь исполнял роль блока. Лера рассчитал длину верёвки таким образом, чтобы мешочек с фасолью не долетел до земли каких-то полметра.
– Пуск! – крикнул Лера и чтобы не попасть в Шурку, бросил фасоль на угол дома.
В это время из-за угла вышел долговязый Речка с удочкой и карасями на кукане.
– Ты чего рот разинул? – удивился он, увидев Шурку в странной позе.
Шурка успел только глаза открыть. В тот же миг на голову рыбацкого авторитета обрушился килограмм фасоли. Мешочек от удара порвался и с головы Речки, словно с фонтанной статуи, низринулся во все стороны белый фасолевый дождь.
– Во, блин! – только и успел вымолвить ударенный.
Вслед за фасолью ему на голову упал мягкой стороной сиденья бабушкин полированный стул. Глухо крякнув, мебель отлетела в сторону. А ошеломлённый ею Речка выпустил из рук удочку с куканом, ступил два шага и повалился на Шурку.
Едва рыба коснулась земли, из ближайшего куста к ней метнулась огненная молния. Шурка, оседающий под тяжестью Речки, увидел, как самого жирного карася на связке схватил рыжий котяра. Урча от удовольствия, он поволок его прочь, а вместе с ним и весь кукан.
Когда из подъезда выскочил Лера, ворюги и след простыл. Шурка к тому времени намотал верёвку на стул, держал его на весу и в растерянности топтался перед Речкой. Тот всё ещё сидел в клумбе, ощупывая ушибы на голове.
– Обалдели, да? – наконец, спросил он, осмотревшись. – Где рыба?
Шурка молча потряс стулом и, видимо, хотел рассказать про рыжего кота, но вместо этого только жалобно мяукнул.
– Ах, ты гидрилла мутовчатая! – закричал гневно Речка и, подхватив с земли свою бамбуковую трёхлинейку, ловко перетянул Шурку вдоль спины.
Не дожидаясь продолжения, друзья дунули прочь. Шурка бежал первым, выставив перед собой стул. Лера – чуть позади.
– Всё, – объявил плачущим голосом Шурка, едва они отбежали на безопасное расстояние, – идём к твоей тётке!
– А может, на рыбалку пойдём, на Панский пруд? – высказал очередную идею Лера. – Привяжем леску вместо удилища к твоему клыку. Помнишь, как у Речки закидушку дёрнуло?
Не останавливаясь, Шурка страдальчески замотал головой.
В зубоврачебном кабинете, как в мясном отделе, пахло докторской колбасой.
– Это мышьяк пахнет, – пояснил Лера, – которым нервы зубные убивают.
Наталья Евгеньевна, так звали его тётю, уложила Шурку в кресло и включила крохотный прожектор на подвижном штативе. Шурка зажмурился.
– Открой рот, – попросила она.
Шурка открыл. Вооружившись острым хромированным зондом, Лерина тётя внимательно исследовала зуб. Постучала по нему, подула воздухом и полила холодной водой.
– Так болит? – спрашивала она. – А так?
– Вообще, не болит, – признался удивлённый Шурка.
Но Наталья Евгеньевна оказалась очень дотошной и отправила Шурку ещё и на рентген.
– Для страховки, – пояснила она, – посмотрим, может, у тебя гнойный флюс под зубом.
