Проткнутый насквозь островитянин врезался в «мешка», и тот, дабы не упасть, был вынужден попятиться. А женщина – отскочить в сторону, чтобы не столкнуться с ними обоими.
Она и напала на Баррелия первой. Драться она умела – в ее руке была утыканная шипами палица, – и отваги ей было не занимать. Но небольшой щит-баклер в другой ее руке сыграл с ней злую шутку. На его конце также имелся четырехгранный шип, только более длинный, чем «колючки» на палице. Островитянка прикрылась баклером, когда замахивалась дубинкой, но ван Бьер, вместо того, чтобы уклониться, поймал свободной рукой щит за шип и остановил противницу. Примерно так, как останавливают бегущую лошадь, хватая ее под уздцы. С той лишь разницей, что кригариец был крупнее и сильнее этой резвой двуногой кобылы.
Ее атака была прервана, и удар не достиг цели. Рванув островитянку за баклер, монах вывел ее из равновесия, и ее палица просвистела мимо его головы. А второго удара не последовало. Продолжая удерживать ее, Баррелий рубанул мечом поверх щита и отсек ей руку выше локтя…
…И сей же миг был атакован браннером, швырнувшим в него мешок с трофейной утварью.
Этому врагу повезло больше, чем его приятелям. Его снаряд достиг цели и отбросил ван Бьера к стене. Который затем едва успел отразить своим мечом удар такого же короткого меча. Только не эфимского, а хойделандского – более тяжелого и грубого. После чего монах и браннер продолжили со звоном скрещивать клинки – это говорило о том, что теперь кригарийцу попался достойный враг. По крайней мере, с другими своими врагами он сегодня так долго не возился.
Их поединок сопровождался истошными воплями катающейся по полу островитянки. Чей щит вместе с застрявшей в нем, отрубленной конечностью все еще оставался в руке у Баррелия. А он, удерживая баклер за шип, то и дело подставлял его под вражеские удары.
Впрочем, несмотря на кажущееся равенство сил, финал сей схватки наступил довольно скоро.
Изловчившись, ван Бьер махнул баклером так, что брызжущая из обрубка руки кровь угодила островитянину в глаза. Решив вытереть их свободной рукой, он отвлекся всего на миг. Но кригариец не упустил этот миг и, швырнув в него щит, дезориентировал браннера еще на пару мгновений. Которых монаху хватило, чтобы подскочить к нему с незащищенного бока и вонзить ему клинок промеж ребер.
Я взирал на все это сквозь застивший мне глаза, багровый туман. Вернее, он застил мне лишь один глаз, поскольку второй – тот, под который мне заехал кулаком бахор, – заплыл и ничего не видел. В этом были и свои плюсы: одним глазом я не мог видеть этот ужас во всех подробностях. Также как, вероятно, не увижу и свою смерть, если она до меня доберется. Что тоже отчасти утешало, поскольку глядеть ей в лицо у меня отсутствовали и желание, и сила воли.
Новые рывки за шкирку и пинки под зад дали понять, что меня все еще куда-то гонят. А стены, на которые я раз за разом натыкался, намекали, что я до сих пор держусь на ногах. Грохот и вопли продолжали долетать до меня отовсюду, но я уже не мог определить, пробивается ван Бьер к выходу с боем, или это бахоры грызутся между собой за трофеи, а кригариец обходит их под шумок стороной.
Очередной проблеск сознания посетил меня тогда, когда я наконец-то глотнул свежего воздуха. Ну или как – «свежего»… В воздухе этом летали запахи помоев и конского навоза, отчего я вмиг определил, куда Баррелий меня пригнал – на задний двор. И все-таки лучше было дышать вонью выгребных ям и конюшни, чем тем смрадом, что наполнял сейчас дворец.
Днем на заднем дворе постоянно галдела прислуга, ржали кони и грохотал своими инструментами мастеровой люд. Но сейчас, наоборот, это было самое тихое и спокойное место в округе. Оно и понятно: в разгар грабежа захватчики рвались туда, где им было чем поживиться. А здесь можно было украсть лишь то, ради чего явно не требовалось штурмовать дворец, ибо такое барахло валялось в городе повсюду.
– Сиди тут, щенок! Не вздумай никуда уходить! – приказал мне кригариец, спрятав меня среди пустых бочек, от которых разило прокисшей капустой. – И не высовывайся, что бы там ни случилось. Я скоро вернусь – только заберу свою тележку и все.
Даже гори я желанием бежать отсюда без оглядки, я все равно не сделал бы этого. Стоило лишь мне расслабиться, и мое тело отяжелело от усталости так, что у меня едва хватило сил кивнуть монаху в ответ.
Привалившись спиной к одной из бочек, я отрешенно уставился зрячим глазом в щель между бочками, что стояли передо мной. Отсюда мне открывался вид на часть двора и на конюшню, чьи ворота были распахнуты. Надо думать, канафирцы в ней тоже побывали, ведь они знают цену породистым лошадям, а у гранд-канцлера таковых было много.
Из конюшни все еще доносились испуганное конское ржание и фырканье. Возможно, они и привлекли сюда трех выживших гвардейцев, что объявились на заднем дворе вскоре после того, как ван Бьер отправился за своей тележкой. Гвардейцы крались вдоль забора с обнаженными клинками, но при взгляде на них было ясно: они бегут прочь из дворца, а не на выручку тем, кого когда-то поклялись защищать. Тем, кто еще имел шанс уцелеть, что, правда, к этому времени являлось бы уже настоящим чудом.
Вот почему я не окликнул гвардейцев, хотя все они были мне знакомы. Подумал, что раз они не защитили моего отца, то с какой бы стати им продолжать защищать меня? Сам вид этих некогда крутых парней, что теперь крались задворками, будто воры, намекал, что лучше мне воздержаться от встречи с ними, так как вряд ли их это обрадует. Да и меня – тоже. Казалось, меня уже ничто и никогда не обрадует в жизни… Ну разве что возвращение Баррелия. Которое, однако, могло и не случится, если ему все-таки надоест возиться со мной.
Не исключено, что я заблуждался, и что на самом деле гвардейцы с радостью взяли бы меня с собой. Но все же принятое мною решение оказалось в итоге единственно верным и спасло мне жизнь.
Трое беглецов спешили, но не забывали об осторожности. И приближались к конюшне, прислушиваясь к каждому шороху. Впрочем, того, кто вышел из ее ворот, гвардейцы все равно не расслышали. И потому дружно обомлели, столкнувшись с этим врагом практически нос к носу.
Облик у него был человеческий, а темная, как смоль, кожа выдавала в нем канафирца-южанина из Талетара. Вот только это был самый огромный канафирец, которого я когда-либо видел. Да еще и с крыльями!
Ошарашенный не меньше гвардейцев, я протер свой единственный зрячий глаз, но это и впрямь была не иллюзия. Чернокожий гигант обладал большими кожистыми крыльями, которые он сложил, перекинул через плечи и скрестил на груди, завернувшись в них, будто в короткую накидку. А концы своих крыл он заткнул за широкий пояс – наверное, так их было проще удерживать в этом положении. И еще у него было оружие, хотя раньше мне казалось, что подобным чудовищам – прислужникам Гнома, – хватает одних лишь когтей и зубов.
Когтей у этого демона не было. Видимо, поэтому он и носил с собой длинную палку с окованными железом концами. Чтобы орудовать такой, требовалась недюжинная сила. Не обязательно демоническая, но и обычной силенкой крылатый гигант был явно не обделен.
