– Что же там произошло? – насторожился Иван.
– Не торопи, счас все по порядку расскажу, – погрозил скрюченным пальцем изрядно захмелевший дед Шишка, потянувшись за кружкой. – Старуха, ты што привалилась на лавке, как рассохшееся корыто? Почему не наливаешь? Вишь, какой ответственный момент для рассказа наступил? – и, нахмурив разросшиеся на переносице брови, ударил сухим кулачком по столу.
– Хватит! – прикрикнула на него Фекла, отстраняя бутыль с самогоном в сторону. – И так вон уж качает, как талину на ветру. Ване налью, а тебе нет!
– Я вот те не налью! – наиграно сердито заворчал дед. – Не нальешь – будешь всю зиму в дырявых валенках ходить, подшивать не буду!
– Ой ли! Напугал! Мне и ходить-то некуда, – не сдается супруга.
– Тогда подушку заберу, будешь на полене спать!
– Не привыкать. Сена в мешок набью.
– Печку топить не буду!
– Сама истоплю, дров вон, на пять зим хватит.
Понимая, что жену не пробить, дед Шишка пошел на хитрость. Он смягчился, едва не пустил слезу, приложил руки к сердцу:
– Ну, налей ради Христа, а то двигатель зашкаливает от любви к тебе! Помнишь, как я к тебе на коне свататься прискакал?
– Ой уж, лучше не вспоминай! – вдруг засмеялась бабушка Фекла. – Было дело, вся деревня хохотала над такими сватами, – и, обращаясь в Ване, вкратце рассказала забавную историю.
– Вот ить как, нарошно не придумаешь, как было. Зима была, вьюжно, холодно. Он, – махнула рукой в сторону мужа, – с дружкой Колькой и дядькой Фадеем сани запрягли, да поехали ко мне. Я тогда в Курагино жила. А жена дядьки Фадея, тетка Пелагия, ему наказала на рынок заехать. Там у них знакомая тетка сметану, яйца, мясо продавала. К тому времени Пелагия яиц две сотни насобирала да кадушку сметаны. Отдай, говорит, сначала товар, а потом уже сватать поезжайте. А они как сделали? Дядька Фадей с собой бражки прихватил, по дороге, значит, для храбрости напробовались как надо. Приехали, мать честная! – со смехом всплеснула сухими ладошками. – Все как есть в сметане и яйцах! Дядька Фадей должен был на гармонике играть, а он вместо нее кадушку из-под сметаны в руках держит… Хорошо што тяти моего тогда дома не было, не видел этой картины, а то бы никогда за тебя не отдал.
– Но ведь отдал же! – снова ударил кулачком по столу дед Шишка.
– Как же не отдать? Когда ты выкрал меня, когда я за водой ходила?
– Скажи, што ты супротивилась этому!
– Да уж, противишься такому, – мило улыбаясь, ответила жена. – Как схватил меня в объятия, в шубу сразу завернул, да лошадей вожжами!.. А ну, милыя, выноси! И как погнал на тройке по улице!.. Только снег за санями завихеревался. Эх, и хорошо мне тогда было… Будто птичкой я тогда летела.
– Раз так, значит, налей! – настаивал дед Шишка. – А то больше воровать тебя не буду.
– Какой там воровать… Такое только раз в жизни бывает, и то не у всех. Щас хоть с мешком денег на завалинке сиди, никому я не нужна!
– Окромя меня!
– Это понятно. Хто за меня будет тебе штаны стирать? – смягчилась старушка и раздобрилась: – Ладно уж, налью тебе немножко, – плеснула в кружку на донышке, – а то ить не отстанешь!
Довольный дед намочил губы, опять обратился к Ивану:
– Чегой-то я тебе не дорассказал?
– Как Мария флаг и документы в район повезла.
– Во, точно. Взяла, значит, она бумаги, хлаг, один кирпич золотой, вскочила на кобылу, да ускакала. Пока ее не было, все и случилось. Бабы, значит, с ребятишками рыбу к тому времени прибрали, в деревню уехали. Прохор Горюнов там один на бережку, возле бочек остался. Костер развел, караулить стал. Немного времени прошло, налетел с запада ветер, заслонили собой звезды и нарастающий месяц черные тучи. Вдарил гром, и пошла буря! Чернота кругом, шагу ступить не видно. Ветер деревья пополам ломает. Гул над горами стоит, будто кыргызы по степи табун в тысячу лошадей гонят! Дождь как из кадки полил, капли огроменные, размером с яйцо дрозда. Речка враз вздыбилась, загудела. Вода пошла – изба дрожит. Я такого светопреставления никогда не видел, страшно было, хоть и видел я на своем веку немало. Бабы к тому времени рыбу пересолить не успели, по домам попрятались.
Посреди ночи Прохор Горюнов прибежал в деревню. Страшно смотреть: босой, грязный, без рубахи, волосы дыбом, глаза безумные, навыкат, руки трясутся. На голом теле кровавые ссадины, будто хто его прутьями талиновыми хлестал со всех сторон. Заскочил к себе домой, под кровать забился, притих. Бабка его сразу поняла, што дело тут нечистое, соседей кликнула. Те собрались гуртом, хотели Прохора пытать, да мало што из этого толку. Прохор к той минуте совсем дошел: улыбается, мычит што-то себе под нос. С ума сошел…
Никто из баб понять не может, што случилось. Буря стихла разом, так же как и налетела. Вокруг покойно стало, звезды на небе рассыпались, месяц рог вывернул. Ну, тут всем не до сна: просидели бабы в Прохоровой избе, дождались рассвета.
Наконец-то на улице отбеливать стало. Всем антиресно, што там, на пруду, случилось, чего Прохор испугался. А только идти на заимку никто не хочет – страшно! Мария с милиционерами посветлу прискакали. Старший из них как узнал, что Прохор сбежал, пост оставил, едва не пристрелил его на месте. Хорошо, бабы заступились. Бросились все на заимку, а бочек-то… нет! На том месте, где они стояли на отмели, видно, большой паводок прошел. Нет золота, будто корова языком слизнула!..
Долго следствие вели, следы искали. Да где ж там найдешь? Дождем все следы замыло. Нашли сапоги Прохора на дороге, потерял, когда бежал. Он из них выпрыгнул на первом повороте. Следы его босых ног остались, ямками отпечатались. Все удивлялись, как Прохор, семидесяти трех лет от роду, мог драпать без остановки до деревни двухметровыми шагами!.. Пробовали повторить – ни у кого так не получилось. Вот как испугался! А чего, так нихто понять не мог. Бабы наши про ведьму толковали, што на заимке живет. А только все это недоказуемо. Милиционеры в эти бредни не верили.
Оцепили они заимку – пчела не пролетит. Никому ходу не давали. На другой день конвой пригнал заключенных, человек сто или больше. Воду выше Мельниковской заимки в сторону отвели, стали русло речки копать. Почитай до самой поскотины перед деревней перелопатили. Но золота так и не нашли. Одновременно каждого из деревни в район возили, на единоличный допрос: как да што было. Меня и Феклу тоже спрашивали, хотя мы в тот вечер на пруду не были.
Большое следствие было. Хто-то из района назад в деревню не вернулся… Как забрали – так с концами. Анну Сковородину больше не видели, потому как она замужем за Федором Хмурихиным была. А дед и отец Федора до смуты ямской двор держали. Вон еще, Любка Потехина, внучка Петра Потехина, чьи поля к горе Бугру зерном засеяны, без вести пропала. Константина Заплетаева до сих пор нет, он с войны с ранением вернулся, правую руку до локтя взрывом оторвало, демобилизовали как калеку. Он бригадиром поставлен был, но его в тот день на заимке не было, бычков на Греми-горе пас. Прохора Горюнова нет. Мария тоже сгинула за то, что бочки подальше на берег не вытащила… кажный житель нашей деревни под подозрением состоит до сих пор.
