Выпили. Деду и бабке интересно знать об Иване все:
– Чей же ты сынок, будешь? Зачем к нам прибыл?
– Может, механизатором быть хошь? У нас в колхозе мужиков не хватает, а трахтора имеются! – поддержал ее дед Шишка. – Бабы наши тебя враз управлять техникой научат. А там, – лукаво выстрелил искорками глаз, – глядишь, и женят тебя. Девки ладные, а парней нема!
– Есть у меня невеста… – немного смутившись, отозвался Иван.
– Воно как! А пошто ты один, коли невеста есть?
– Не доехал еще к невесте… решил вот, прежде сюда заглянуть.
– По какой такой причине? – не унимался дед Шишка.
– Что ты старый пристал к парню? – оборвала его бабка Фекла. – Может, хочет пруд мельниковский посмотреть, где…
При словах хозяйки дома у Ивана едва не остановилось сердце. Кровь хлынула ему в лицо, руки задрожали. Ему стоило огромной силой воли сдержать себя от волнения при упоминании о родном слове.
– А это так! Так. Пруд-то у нас знатный, – не давая слово супруге, зачастил дед Шишка. – Потому как там много непонятного. Не слыхала? – поднял вверх палец и, кивнув головой на бутыль с самогоном, приказал жене: – Наливай, бабка, пока к соседке не подался.
Пока Фекла разливала горячительную жидкость по стаканам, Иван ерзал на табурете. Ему не терпелось услышать про родной дом.
– Одначесь, в каком году то было? – поставив на стол пустую кружку, крякнув от крепости самогона, подняв к образам глаза, пытался вспомнить дед.
– В сорок третьем… – подсказала хозяйка дома, но успевший захмелеть дед ударил кулаком по столу.
– Не перебивай, когда начальство на докладе! Так это, правда было. В самый разгар войны. – Жене: – А ну, подай сюда махорку, а не то породишь кривого Егорку!
– Ишь ты! Захрабрился, окосел! – покачала головой бабушка Фекла, но махорку подала: достала мешочек из подола большой юбки.
– Вот, вишь как, Ванюха, табак иде хранит? Для крепости значит… так и хочет меня раньше со свету сжить!
– Тебя сживешь… на тебя ишо лапти не сплетены, чтобы в гроб класть… – ворчала та, двигая к Ивану картошку и соленые грибы. – Кушай, сынок. А не то раньше сроку сковырнешься. Спотыкач-то хороший, на смородине! Сама гнала.
– Напиток, оно и впрямь душеобволакивающий! – насыпая в трубку щепоть табаку, голосом, похожим на мурлыканье кота, подтвердил дед Шишка. – Она ить, супруга моя незабвенная, спотыкач-то смолоду гонит. Знает все секреты и хитрости ентого дела. Скоко народу после ейного угощения лаптей потеряло, за день не пересчесть! И так дивно самогон делает, что голова свежа, а задница, как у годовалого борова после откорма: ни встать, ни ползти. А утречком мозги светлые, будто вовсе не спотреблял! – хвалил муж жену и, вдруг вспомнив занимательный случай из жизни, с улыбкой продолжил: – Ан давно то было, вроде как в тот день меня ополченцы на розгах отлупить хотели. За то, что не соглашался с ними на бойню ехать. Разложили мои кости на козлах, хотели кнутами душу выстегнуть, да Феклушка моя подоспела: «Не бейте, говорит, мово Семена! Я вас хорошей горилкой угощу!» Атаман ихний… дай бог памяти…
– Мишка Витютин, – подсказала хозяйка дома.
– Во, точно: Мишка-нахлыст. Хоть и нет ему доброго слова, но все одно – царствие ему небесное! – дед Шишка перекрестился на образа в углу дома. – Он в соседней деревне когда-то жил, помню хорошо, как его мать по домам побиралась, милостыню просила. А сам-то, конь его в душу, в то время на балалайке на завалинке тренькал. Так вот Мишка Витютин, когда смута была, организовал дружков на погромы. Человек пятнадцать их было. Где-то ружья достали, коней у мужиков отобрали, стали по селам рыскать, у таких же селян, как я, избы чистить. Вроде как справедливость восстанавливать.
А как ее восстановить, сами толком не знали. Они же ни за белых, ни за красных, сами по себе. Анархия называется. У Мишки в его непутной, пустой голове, к удивлению, мысля завелась: подчинить уезд, чтобы все работящщые мужики ему с выработки процент платили. Ну, вроде того как пастух на поскотине: сено на зиму не готовлю, а молоко да сметану от пуза ем. Определенно! – для привлечения внимания дед Шишка поднял вверх корявый палец и внимательно посмотрел Ивану в глаза. Было видно, что ему нравится это слово, хотя его значения он понимал плохо.
– Налакались они, значит, у меня в избе до потери курса. Кто обувку потерял, другие на двор по нужде вышли, так со спущенными штанами и попадали за углом. Мишка к тому времени себе где-то сапоги хорошие справил. Так он их в сенях потерял. Смешно со стороны смотреть: ползают как поросята, за волосы друг друга таскают, дерутся. Другие песни горланят. А ходить никто не может. Тут под вечер щетинкинцы приехали. Хто-то из села на коне в уезд скаканул, упредил власти. Так их всех тепленькими и взяли.
Красных мало было, человек семь, а витютинцев без боя взяли, без единого выстрела. А хто стрелять-то будет? Нихто в руки ружья взять не может. Так и повязали их всех по порядку, на подводы погрузили, да в уезд увезли. Долго тогда Мишкины сапоги у меня на вешалах висели. Думал вернется, заберет. Так нет же, не вернулся. Пришлось их на вышку закинуть. Поди-ка, и до сих пор там валяются… – равнодушно махнул рукой куда-то на потолок дед Шишка и не без гордости опять похвалил свою супругу: – Вишь, Ванюшка, какая у меня Феклушка воинственная! Цельный отряд самогонкой «умертвила». А так, глядишь, скоко бы еще мужиков витютинцы отлупили?
– Так что же там было на мельниковском пруду?! – терпеливо выждав окончания рассказа деда Шишки, напомнил Иван.
– На пруду-то?.. – наморщил лоб хозяин дома и с удивлением посмотрел на супругу: – А что там было, на пруду?
– Дык ты же хотел рассказать парню, что в сорок третьем случилось! – напомнила Фекла.
– Ах ты, ястри тя! – живо спохватился дед Шишка. – Память как дырявый карман. Совсем забыл, про што говорил.
Выдержав значительную паузу, дед наконец-то подкурил от спички трубку, глубоко затянулся, выпустил изо рта клубы густого дыма, внимательно посмотрел Ивану в глаза и заговорил:
– Случай, надо тебе, паря, сказать, совсем занимательный вышел. Ни в жисть я с такой оказией не встречался. Есть у нас там, выше Бугуртака, версты две от деревни, заимка, – махнул рукой на стену дома. – Там до смуты Мельниковы проживали. Хороший мужик Никифор Иванович, был с ним лично знаком, не раз вино пили вместе. Крепко Никифор хозяйство держал: мельница, лошади, коровы, поля под пшеницу, пасека и прочее. По старым временам вроде как зажиточный крестьянин. После смуты – кулак. А с кулаками знаешь, што бывает?! – дед опять глубоко затянулся дымом табака. – Я и сам-то, из ентих… хто новой власти поперек горла… потому как от зари до зари хребет гнул, да каждый колосок руками ласкал. Много у меня чего было, мил человек! И как все досталось… им это невдомек… – с глубокой тенью обиды покачал головой хозяин дома, – хорошо чужими руками жар загребать.
– Ладно, старый, – в испуге замахала руками бабушка Фекла. – Будет те вспоминать. Не буди лихо, пока оно тихо. Захмелел… осмелел.
