Чувствуя свой последний час, Гришка торопился. Он направил Рубина к ручью, остановил его на берегу, мешком свалился со спины на землю. Странное ощущение слабости заполонило все его тело. Куда девалась сила и выносливость?.. Где пружинистая поступь крепких ног? Где резкая реакция цепких рук? Вместо этого непонятные, дряхлые движения столетнего старика, которому надоело жить.
Первым делом, он снял с себя окровавленную рубаху, с дыркой под лопатками. Положил ее в свою котомку, рядом с лотком отца: если Рубин дойдет до людей, они поймут, что его убили из ружья и чей это лоток. Соображая, как лучше показать, Гришка посмотрел по сторонам, нашел две небольших палочки, с одной стороны намотал на них еловую бороду: должны понять… Он сильно жалел, что никогда не брал с собой в тайгу карандаш и бумагу, сейчас бы они были очень кстати. Хотя!.. Ему в голову пришла обыкновенная мысль, написать имена на чистой рубахе кровью, но это не поможет. Впереди у Рубина две переправы, вода размоет кровь. На то, чтобы вырезать ножом буквы на дереве, нет времени: топор увязан во вьюк так глубоко, что трудно достать, а приклад… ружье, осталось там, у балагана. Но можно это сделать на рукоятке ножа! Опять же чем вырезать или нацарапать? На раздумье времени нет. И тут вдруг он вспомнил, что привлекло его внимание там, на старательском балагане!..
Он достал из кармана спички, взял несколько штук, поджег и тут же затушил, придавил огонь в ручку ножа. Подобное он проделал несколько раз, зажигал и тут же тушил спички. Когда ожидаемый результат удовлетворил его старания, он положил нож в котомку, к окровавленной рубахе.
Вот вроде и все, можно отпускать коня… Но нет, еще остался последний почерк: мечта! Тайна, секрет, который он так и не успел открыть: золотая статуя на Перевале бабьих слез. Пусть она достанется Егору, возможно, единственно верному другу, оставшемуся в этой жизни! Потому что верить никому нельзя… Но как ему рассказать, где находится золотая статуя?! Опять же нет карандаша, бумаги, писать не на чем и нечем. Даже нет захудалого уголька, нацарапать на котомке. Впрочем, за время перехода кожу котомки нацарапает столько сучков, что вряд ли будет понятно, что там написано. В Гришкиной голове опять возникла мысль, что нельзя написать, можно рассказать вещами. Так всегда говорил Гришкин отец, любитель разгадывать таежные ребусы. Тогда это все было не больше, чем поучительная шутка. Сейчас Гришке не до шуток. В его голове уже возник план, как рассказать о местонахождении золотой статуи.
Слабыми руками, покачиваясь на ногах, Гришка распахнул другую, подвешенную с правого бока Рубина котомку, положил в нее веревку. Затем, собравшись с силами, вырвал кусок материи из своей чистой, белой, нательной рубахи, поднял из-под ног небольшой камень, обернул его в тряпку и бросил туда же, в конскую суму. Завязать котомку ватными пальцами доставило большого труда, но он сделал это, выискивая в себе последнюю волю. Еще раз, попробовав прочность вязки, Гришка удовлетворенно качнул головой: «Готово! Чужой не поймет… Тайну золотой статуи разгадает умный!» Последний штрих напряжения… Он приблизил голову Рубина, высвободил уздечку, чтобы конь не зацепился в дороге за кусты, глядя коню в глаза, властно приказал:
– Домой, Рубин!.. Шагай домой… своим следом. Иди так, как пришел… – и несильно хлопнул мерина по крупу.
Рубин сделал несколько шагов вперед, остановился, посмотрел на Гришку. Умный конь понимал, что с человеком происходит что-то неладное. Большие, красивые глаза животного наполнились печалью. Возможно, он догадывался, что Гришка скоро умрет, и понимал значение его последних слов к нему. Так или иначе, данная команда действовала на Рубина безотказно. Он знал значение слова «домой». Этому его научил настоящий хозяин. Если где-то в тайге с вьюками, полными орехом или мясом, Егор приказывал ему этим словом, он покорно шел туда, куда ему сказали. Сейчас слово «домой» произвело на мерина двоякое чувство. Он видел, что человек попал в беду, ему надо помочь, и не мог ослушаться приказа. Ожидая дальнейших действий, конь стоял неподалеку, не бросая человека, но Гришка слабо закричал на него:
– Что встал?.. Не понял?! Я тебе сказал, иди домой! Что неясного? Пошел домой!..
Понуро опустив голову, Рубин медленно зашагал прочь. Его уши были повернуты назад: вдруг человек скажет обратное? Иногда на ходу он поворачивал шею, смотрел назад, но, не дождавшись каких-то слов, делал очередной шаг. На дальнем пригорке Рубин остановился, повернулся боком, последний раз посмотрел на Гришку. Он видел, как тот сидит, прислонившись спиной к дереву, прикрывая ладонью спину, смотрит ему вслед. Глаза Рубина наполнились слезами. Наверно, он сейчас понимал лучше самого Гришки, как тяжело оставлять обреченного человека. Но твердость данного слова, как крепость кремня, его надо было исполнять.
Последний раз, увидев стоящего коня, Гришка опять повелительно махнул рукой, громко крикнул, удивился своему хриплому голосу. Ему показалось, что он шепчет, не более. Или у него что-то с ушами? Да и зрение подводить стало. Вон, на пригорке только что стоял Рубин, а теперь уже нет. Ушел…
Рядом кто-то негромко скулит. Гришка повернул кивающую голову: Кыргыз, щенок сидит подле. А он что тут делает? Ах да, караулит хозяина. Но зачем караулить? Ведь он сейчас все равно умрет.
Гришка сделал сердитое лицо, стал гнать собаку прочь:
– А ну… пошел за конем… говорю… – взял с земли палку, припугнул: – Пшел говорю!..
Кыргыз отскочил в сторону, обиженно опустил хвост. Первый раз хозяин сердится на него. Бедный пес не знает, что от него хотят. В его сознании уже закрепилась преданность к Григорию. Врожденным чувством Кыргыз понимает, что происходит что-то плохое, с хозяином случилась беда, и не желает бросить его в трудную минуту.
А Гришка уже не видит Кыргыза. Перед его глазами стоит Софья. Милая сердцу девушка покорно тянет ему свои сильные, но ласковые руки. Чувство глубокой вины сжимает его сердце в тиски: обманул, не вернулся…
Глаза Гришки наполняются скорбью. Он знает, что Софья будет его ждать, долго, терпеливо, но не дождется. Скорее всего, она больше не познает чистой, святой любви мужчины. Возможно, было бы лучше, если он не ласкал ее своими ладонями, не дарил ей жар горячих губ. Суровая память не простит ярких воспоминаний ночи, Софья будет помнить его всегда, скучать об утраченном счастье. На всем протяжении оставшейся жизни гнетущая тоска будет точить ее душу шелкопрядом безысходности мелькнувшего счастья.
Гришка тоже не видел большой радости в своей жизни. В его сознании ярко живы короткие моменты: счастливая молодость, отец, матушка, молодая семья и, наконец-то, Софья. Добрые минуты всегда затмевают суровые краски. Он не помнит три года войны, смерть родных и близких, постоянное одиночество, истосковавшуюся душу, то, что на нем закончился род Соболевых. Каким бы ни был суров жизненный путь, на пороге смерти Гришка вспоминал только хорошее. Все было не так уж и плохо. Он родился, вырос, прожил жизнь в тайге. И так же, как и все предки его рода, здесь умирает. В душе Гришки жив дух единения с природой. Он свято верил, что, делая свой последний шаг в этих диких горах, под сводами густых кедров, навсегда останется здесь в следующей жизни, будет бродить по знакомым распадкам, промышлять зверя, наблюдать таинство бытия. Такова вера охотничьего рода Соболевых. Так говорили его прадед, дед и отец. Скоро он встретится с ними, и от этого на душе Гришки становилось легко и спокойно. В последнюю минуту ему казалось, что он слышит их голоса, видит движение теней. Да, действительно, вон из-за дерева вышел отец, позвал за собой. Гришка вдруг почувствовал облегчение. Непонятно когда и куда ушла боль, в ногах появилась сила, тело наполнилось жизненной энергией. Он встал, посмотрел вокруг, пошел за отцом…
