С Осипом сверх того посылаю тебе грамоту на мое Георг[иевское] оружие, которую я получил на днях.
Собрал четыре цвета маргариток и клочок незабудок, из которых одни пахнут, другие – нет. Посылаю тебе карточки – продукт моего сожителя (Мих[аила] Васил[ьевича]). Принимаюсь за доклад.
Давай твои губки, глазки, мордочку, а также наших малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Христос Воскресе!..
7 апреля 1916 г.
Дорогая моя, «любимая» женушка!
Сожитель мой уехал в отпуск дней на 12, я проводил его и теперь занимаюсь. Получил от тебя письмо от 31 марта за № 41 и сначала подсчитал: по 31 марта прошел 91 день, в которые ты написала 41 письмо, значит на 2 и 9/41 дня приходится одно письмо. Если положить, что сильная любовь выражается тремя письмами в день, и эту величину примем за единицу, то любовь моей женушки выразится дробью 1/(3·2 9/41) = 41/273 = почти 1/7, т. е. количество теплоты, считая особенно 12-й год супружеского сожития, очень приличное. Может быть, я в своих выкладках допустил некоторую передержку; может быть, надо бы учесть количество страниц в письме (у меня, напр[имер], не менее 6–8 очень убористого писания), но это вопрос деталей… Метод мой, во всяком случае, довольно точен и свидетельствует как о математическом прошлом твоего супруга, так и о занятии им математикой теперь.
Смертельное («почти») ранение старшего брата младшим (у Адама с Евой вышло наоборот) прелестно, а «большая лужа крови» – один восторг.
По твоему докладу от 31 марта мальчики вернулись и сели мне писать; пока с твоим письмом я не получил еще их творчества, вероятно, они напишут мне целые вороха. Сегодня подожду еще, а затем буду писать всем троим по письму: у меня уже готовы открытки. Мне страшно жалко мою дочурку, которая пишет и папе, и Осичке и никаких ответов не получает.
Из армянских анекдотов, чтобы не забыть: «Скажи, что такое будет? Ни 5, ни 7; ходит, иногда режет». Ты, женушка, подумай хорошенько, что это может быть.
Вчера в церкви пели «Да исправится», но на этот раз вторую партию пел баритон певец (в перед[овом] отряде Красного креста), и у нас вышло действительно хорошо. Сегодня вечером будем петь «Разбойника» в том же составе. На Пасхе имеем в виду петь Заутреню, но организуется ли это дело, вполне еще трудно сказать. Голоса есть, есть регент, нет пока октавы.
Вчера получили телеграмму о взятии Трапезунда, и нашему ликованию конца не было. Это третий удар тевтону (Эрзерум, неудачный Верден), после которого ему оправиться будет едва ли возможно и отбрехаться едва ли останутся какие ресурсы. Я что-то во сне видел на эту тему и целое утро дурачусь то с офицерами, то теперь с женкой.
Сейчас написал письмо Ал. Н. Ончокову, которое пошлю вместе с описанием подвига его батареи… как я люблю этого человека: оттого ли, что три месяца почти каждый день стояли с ним плечо к плечу пред ликом смерти, или, может быть, потому что он хороший человек, или потому что он калмык… видишь, много есть у меня солидных причин.
Сейчас пришел с «12 евангелий». Батюшка устроил чтение в ограде церкви (в ней своим служил местный священник), здесь же после восьмого чтения мы пропели «Разбойника», после которого батюшка сказал теплое слово. Кругом ходили тучи, вправо гремел гром, а у нас было тихо и горели свечи. Было славно, уютно и проникновенно. Мы орали здорово – торжественно и страстно. Батьку мы настроили своим пением. В его слове были очень удачные места. Напр[имер], Вильгельма, произнесшего свою воинственную речь солдатам (о владычестве мировом тевтонов), он сравнил с фарисеями, кричавшими в своей сатанинской гордости «распни Его» о том, кто нес им мир и правду… кричали во имя царства гордости и зла. В другом месте солдата, неисполняющего своего долга, он сравнил с воином, нанесшим Христу пощечину. Это было особенно и сильно, и трогательно.
Игнатий мой очень тих, а у сожителя Корба еще, кажется, тише; прямо смешные какие-то. Попробуешь пошутить с каким-либо, вылупит глаза, как будто его стал сечь розгами.
Еще тебе арм[янский] анекдот: «Узнай, что будет? Спереди мокро, сзади мокро, направо мокро, налево мокро, вверху мокро?» Подумай-ка, женушка!
Корба теперь поехал в отпуск, и Игнатий про него говорит, что его сон не взял, т. е. от радости он не мог спать. Сегодня Галю водили на последнее свидание, но… она не была уже любезна, и всеми средствами – зубами и ногами – она говорила кавалеру, что его миссия кончена… Как это все осмысленно в природе: наслаждение или потребность только в пределах надобности продолжения вида; удовлетворена эта надобность и… нет чувства. И думается мне, что все то, что воспринимается как прекрасное, будящее чувство, сфера всех чувственных эмоций есть что-то подспорное, не само по себе, что-то помогающее другим явлениям, более глубоким и существенным.
Ответ на первую арм[янскую] загадку: «Трамвай № 6».
Сегодня писем от мальчиков не получил, и мне скучно без их каракуль. Скажи им, что за каждое письмо – особенно красиво написанное – я им буду присылать фотогр[афические] карточки; за хорошее письмо три и больше. Виды окопов, орудий, как солдаты живут… очень интересно.
Ответ на вторую арм[янскую] загадку: «Карапет нырнул».
Завтра или послезавтра Осип будет у вас и порасскажет моей милой женушке много кое-чего. Пора ложиться: минувшую ночь спал не больше 5 час[ов]; провожал утром сожителя.
Давай, моя славная квочка, свои глазки и губки, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
P. S. Если рояль стоит 400 руб., то отчего же не купить: каждый месяц рояль сбережет тебе 10 руб. Целую. Андрей.
12 апреля 1916 г.
Дорогая моя женушка!
С праздниками голова кругом идет, и я никак не найду времени написать тебе. Вчера третью ночь ложусь после полуночи: то молимся, то по гостям ходим. На первый день я, вопреки принятой манере, разговевшись наскоро в одном полку, возвратился в церковь и отслушал литургию, что затянулось до 4,5 часов. Устал очень, но был и доволен: читалось евангелие на двух языках – славянском и молдавском, «Господи, помилуй» иногда пелось по-молдавски («Домнэ милуешты») и т. п. Три дня христосуюсь с солдатами то в одном, то в другом полку, но не со всеми, а только с Георгиевскими кавалерами… да и это выходит много. Вчера был в Каменецком полку и снимался с офицерами… по карточке, которую пришлю тебе по изготовлении, ты увидишь, сколько осталось твоих знакомых.
Рейтузы мне все-таки успели приготовить, и на праздниках я хожу полным франтом. Игнатом своим я очень доволен; он страшно тихий, боязливый, старательный без конца. Чувствую, что начинаю к нему привыкать. У него нет ни отца, ни матери, и даже в отпуск ему ехать некуда, разве к престарелым дяде с теткою… […] До меня он был, по его же словам, «резервным», т. е. служил затычкой. До меня попал на услужение четырем сестрам, присланным в дивизию для тифозных прививок, а из этих сестер одна была несколько образованна, а остальные были совсем простые… бабы с косынками. Представь себе положение Игната у таких «барынь»!
