От тебя давно уже нет писем; сегодня пришла очевидно запоздалая открытка от 22 января. Хотя я тотчас же выслал Осипу разрешение вступить во второй брак, но очень боюсь, что до Масленицы она не успеет дойти, и нашим «молодым» придется еще потомиться 7–8 недель. А это такой срок, что при новой психологической обстановке, особенно для Осипа, они могут и разойтись.
До сих пор моей комнатке не хватало картин, но вчера я сумел привезти две: одну маленькую – вид деревни и другую порядочную – довольно хорошую копию с картины Верещагина «Наполеон в Кремле во время пожара». Немного это – две картины, но они придали комнате очень много красоты и уюта. Буду в этом направлении еще работать, постараюсь достать какую-либо статуэтку.
Я уже тебе писал, что мысль твоя вновь посылать Кирилочку в школу мне нравится: это даст ему товарищей, общество и поставит его в более определенные рамки ответственности; с матерью какая уж это наука; да и тебе свободнее. Примирившаяся и вновь смеющаяся пара Сережа с Надей меня уже ни удивляет, ни волнует. Я менее чем кто бы то ни было признаю в брачных или предбрачных отношениях нервоз, волненья по догадкам или потере терпения, вечно дергающуюся плоскость отношений… это не брак или подготовка к нему, а просто сожительство или предварительная репетиция такового.
Прочитал Льва Жданова «Последний фаворит» (Екатерина II и Зубов). Написано занимательно, но мой помощник – Влад[имир] Конст[антинович] Гершельман – хороший историк – нашел много в повести исторических неточностей и меня значительно расхолодил, а неточности подчас очень забавны. Давай, моя радость и славная женушка, твои глазки и губки, а также наших цыплят, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй папу, маму, Каю. А.
7 февраля 1917 г.
Дорогая моя женушка!
Это письмо тебе передаст Леон Александрович Эйсмонд, заведующий в моем штабе автомобильной частью. Он берется тебе доставить также пуд сахару, 2 пуда крупчатки и полпуда масла (1/4 пуда – хорошего и 1/4 пуда – соленого). Я не имел в виду посылать масло, но меня уговорили, имея в виду его дороговизну в Петрограде. Я уступил, хотя и не совсем собою доволен: масло вы найдете, правда дорогонько, а мне хочется вам доставить то, что вам не достает. Леон Алекс[андрович] расскажет тебе про мое житье-бытье. Хотя я с ним дела имею мало; но он достаточно наблюдателен и жизнен, чтобы вполне удовлетворить твое любопытство. Вчера только я написал тебе полное (т. е. в два листа) письмо и теперь могу написать чуточку.
Сейчас я опять отрывался и должен был принять почту. Штаб мой находится в Тысьмянице, а корпус лежит вдоль речки Быстрица Солутвенная и притом так, что г. Станиславов (который 4.II обстреливался тяжелой артиллерией, как кажется, прошло сведение и даже до вас) приходится на правую дивизию. Эйсмонд тебе это может рассказать подробнее, и ты отметь у себя на карте. Моего корп[усного] командира (ген[ерал] от кавалерии Ник[олай] Ник[олаевич] Кознаков) пока еще нет из отпуска; завтра или послезавтра он приезжает. Пока его место заменял ген[ерал] Невадовский (помнишь, который приезжал в Петроград), и получилась обратная картина: тут Невадовский надо мною начальствует, а в 64-й дивизии я командовал над Невадовским (его сын, Ник[олай] Димит[риевич]).
Ты в одном письме пишешь, что рада за меня и что теперь мне будет легче… я много над этим смеялся. Я киплю от утра до вечера и не вижу конца работе. Мой предшественник (спроси об нем у Эйсмонда) никогда не ходил на позиции и избегал всяческих новшеств – и то у него работы было по горло, а я хожу по окопам и не могу удержать себя от новостей. Сегодня, напр[имер], созывал своих офицеров Ген. штаба, и мы 4 часа бились над массою вопросов: о нашей работе вообще, о позиции корпуса, о нашей этике и т. п. Поднял вопрос о мешании корректированию неприят[ельских] аэропланов при помощи нашей радиотелеграфной станции (она у меня есть, и я когда-нибудь пришлю тебе по воздуху телеграмму), для чего созываю специалистов и вырабатываю инструкцию. Развел массу мастерских и буду освещаться электричеством. И идет у меня страшная жарня: обедаю или ужинаю на лету, выскочу на полчаса и пробегу, как сумасшедший, чтобы размять ноги.
Скажи Генюрку, что я очень благодарю его за письмо и при первой удобе отвечу ему непременно. Твои письма спокойны. Об Осипе с Таней не горюй: не большое горе, если они перевенчаются и после поста… больше испытают друг друга. Спешу, цыпка, давай, моя золотая женка, твои губки и глазки, а также наших малышей, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй папу, маму, Каю.
Я выставлен кандидатом на посылку к главной английской армии. Устраивает ли это меня – и сам не могу сказать. Думаю, что моя кандидатура будет где-либо перехвачена, как многие другие. А мой глаз был бы понадежнее других, которые так ослеплены англичанами. Целую А.
9 февраля 1917 г.
Дорогая моя женушка!
Сегодня уехал мой помощник подп[олковник] Г[енерального] штаба Гершельман в отпуск; он будет в Москве, и я дал ему адрес и письмо для Каи… рад был страшно, что мог черкнуть им хоть несколько строчек. Я иногда думаю написать той или другой сестре, но, как мне ни стыдно сознаться, часто выскакивают у меня из головы фамилии Ани и Веры… первая, кажется, Тростянская, а вторую никак не могу припомнить, просто отрезало. А страшно совестно ошибочно написать фамилию своей родной сестры… напомни, милая.
У меня дел по-прежнему много, главное, вероятно, потому что ввожу много нового или сам ставлю себе новые задачи. При моем еще слабом знакомстве с общим делом этот придаток делает немалую массу еще более значительной. Но что меня спасает от накопления дел, это мое раннее вставанье: в 7 1/2 часов я уже за работой (другие поднимаются все, кроме дежурного офицера, около 9), в моей просторной комнате и в прилегающем коридоре тихо, никто меня не трогает, ни о ком не докладывают… И за эти полтора часа я делаю целую уйму: прочитаю телеграммы, сделаю отметки на картах и схемах, заготовлю работы помощникам и успею спокойно выпить чай… А потом! Потом начинается – сплошной пиллигримаж в мои апартаменты: «Ваше Прев[осходительст]во, корп[усный] инженер просят позволение…» – докладывает вестовой унт[ер]-офицер. «Проси». «Ваше Прев-во, корп[усный] врач…» – «Проси». «Ваше Прев-во, уполномоченный передов[ого] отряда Кр[асного] кр[еста] (или Зем[ского] Союза, или какой-либо организации)…» – «Проси». А там следуют мои адъютанты по разным частям, комендант, командир эскадрона или сотни, начальник технических подотделов, представители полиции или администрации, жители, жалобщики и т. д. и т. д. И пошла канитель. И так зарядят до обеда. На обед я прихожу после других, ухожу раньше. После обеда большинство ложится спать, а я пробую обычно заняться чем-либо вне обычной программы, но тут не дают: кто не доложил, кто вновь с вопросами, а тут прибыли с позиции или из отпуска, и так пошло часов до 4–4 1/2, когда я стараюсь вырваться, чтобы немного погулять. После ужина (он начинается в 7 часов) я обыкновенно целю посвятить себе: записать пережитое в дневник, написать тебе письмо, прочитать хоть несколько страниц какой-либо книги, но и это редко удается: визитеры и тут меня…
