Должен спешить в корпус. Вчерашнее сообщу вкратце. Вчера, 24.X, мы перешли в 13 часов в контратаку на Орлиное Гнездо, выбили всюду противника и прожали дальше, атаковали без артилл[ерийской] подготовки, в штыки. Трупов его сотни: захватили команд[ира] батальона, 2 офицеров (6 заколото), 167 н[ижних] чинов, 2 пулем[ета], 1 бомб[омет], 2 миномета и пр. и пр… К обеду (немного позднее) я возвратился домой.
Давай, ненаглядная женушка, твои губки, глазки, а также троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
26 октября.
Вчера поздно приехал из корпуса. Н[ижний] чин идет сегодня, и я делаю маленькую приписочку. Еду сейчас – еще 6 час[ов] – в Орлиное гнездо раздавать кресты и медали и посмотреть картину боя. Получил от Натальи Александ[ровны] [Корф] письмо: она пишет, что у тебя очень хороший и бодрый вид. От детей в восторге: «Они – прелесть», особенно «умная крошечная девочка, которая так весело вокруг меня кувыркалась с простым бантом на голове».
1-й бат[альон] 3-го полка за 23 и 24.X понес бол[ьшие] потери. Из 11 офицеров 3 убито и 5 ранено, в 1-й роте из 134 ост[алось] 70, во 2-й – из 128 не больше 80, в 3-й – из 135–31 и в 4-й – из 123–27. Большинство, конечно, раненые, и многие вернутся. Но зато замеч[ательное] дело – о нем и на другой день было в печати. Давай, славная, губки и глазки, а также троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
31 октября 1916 г.
Моя голубка-женушка!
Видишь, на какой убогой бумаге мне приходится писать… волокна тянутся без конца. Я тебе не писал целых 4–5 дней: много было заботы, да все равно решил послать тебе столяра, которого, если понравится, держи, сколько хочешь. Теперь вот тебе перечень событий: 25-го я был в штабе корпуса, где за мною – после дней 23 и 24 – ухаживали вовсю; там же я получил 20 Георг[иевских] крестов для моих молодцов (просил 12, дали больше). Посылаю тебе «Вестник Армии» от 25 и 26.X, где подчеркнутые красным места относятся до наших действий 23 и 24.X. 26-го я поехал в Орлиное гнездо, которое обошел вновь (не все); чтобы «доставить мне удовольствие» (у нас это так), груды мертвых австрийцев в некоторых местах оставлены нетронутыми в тех позах, в каких они закоченели: в одной куче было 9, в другой – 16, а в третьей – свыше 60; в ложбине, при подходе к Гнезду, лежала длинная гряда и наших, и их, готовая к погребению. Вас покоробит такой приготовленный мне спектакль, но мы к нему привыкли, и мне пришлось даже похвалить некоторые удары или штыком, или прикладом (напр[имер], развороченный череп). Удивительна та работа, которую австрийцы успели сделать за ночь: вырыть в каменистом грунте окоп в рост человека и заплести его проволокой. Между прочим, выступ, который мы прозвали Орлиным гнездом, австрийцы (по словам пленного офицера) называют «палец, показывающий на Вену». Отсюда понятно их упорное желание отбить его у нас и назначение для его атаки лучшего из своих батальонов. После обхода были предо мною выстроены награждаемые крестами и медалями; я стал обходить, говорить с каждым, читал наставление, целовал и прикалывал к груди награду. Все сцены (эта и другие) были сфотографированы, и если будут готовы завтра, я их пришлю вместе с этим письмом. Когда я кончил, все офицеры как-то зашевелились… я вижу, что-то не так. Затем выносят из халупы тезки мне подарок, сделанный из материала, взятого в боях 23–24.X. Взволнованный и весь бледный от внутренней дрожи ком[андую]щий полком читает мне адрес. Мы все страшно волнуемся, Серг[ей] Иван[ович] почти плачет, и я всех целую. Этот адрес хотели выбить на стальной дощечке, но оказалось трудным («Нашему лихому боевому орлу…»); ты, женушка, это сделай, т. е. отпечатай на стальной дощечке или на какой другой (чтобы гармонировала с подарком, была простая) слова адреса и дощечку подвесь под часами… Этот подарок наполняет мою душу гордостью, я его называю «моим Георгием снизу» и считаю вместе с моим белым крестиком моей лучшей наградой. Тебе только, моей милой женке, я скажу, что дело 23-го и 24-го – мое личное дело; я его подготовил, я вовремя прилетел, и я его провел. Это мне говорил и Сергей Иванович, но я постарался его разуверить, чтобы не подрывать веру в свои силы и минувший успех у ком[андую] щего полком или у бат[альонного] командира (тезки), из которых первого я представляю к Георг[иевскому] оружию, а второго – к Георгию. После раздачи наград – мне и ребятам – мы снимаемся, потом закусываем у тезки и идем домой. Вся милая прогулка в Орлиное гнездо проходит на удивление спокойно; стрельба ведется по обыкновению, но прицельной по нам именно нет. Лишь когда я попадаю в 4-й бат[альон] и там с артиллеристами начинаю изучать местность, противник открывает по нам очень меткий огонь (первый же выстрел попадает почти в окоп в 50–60 шагах левее нас), но мы задираем хвосты, как молодые жеребята, и летим прочь – благо, все объяснения я успел уже кончить. В сумерки мы возвращаемся с Серг[еем] Иван[овичем] домой. 27-го я занимаюсь бумажными делами… и вдруг узнаю, что ко мне едет Мих[аил] Васильев[ич] Ханжин. Утром, до бумаги, мы похоронили Спивакова и Воробьева, причем немного всплакнули. Батюшка 3-го полка сказал хорошую, строго-религиозную речь (хороший батька, аскет и скромный) на тему «больше же сея любви…» и «приятие мученического венца славы», и нам всем стало на сердце если и грустно, зато и спокойно. Около 3 часов приезжает Мих[аил] Васил[ьевич] с поруч[иком] Будковым (офиц[ер], бывший в штабе 12-й пех[отной] дивиз[ии]), мы взволнованно целуемся (кто из нас кого больше любит, сказать трудно), а затем я его тяну к себе, и мы без умолку болтаем до ужина. Он просил у тебя целовать лапки и передать его поклон и привет самые низкие и самые теплые. Он мне много рассказывает интересного, что большим процентом заносится мною в дневник; я ему рассказываю про пережитое мною, про мои последние труды и успехи. После ужина мы рано ложимся и в постелях болтаем еще очень долго и страстно; он пережил много интересных эпизодов, которые нас и тревожат, и волнуют, и мы стараемся общими силами в них разобраться. На другой день мы едем с ним вместе на позицию моей дивизии; я – чтобы ему показать кое-что, он – чтобы посмотреть на артиллерию и дать ей свои советы и указания. В одном пункте мы расходимся – он отправляется на батареи, а я в окопы рот одного полка, где мне нужно решить кое-какие вопросы. Домой мы съезжаемся к вечеру. Мих[аил] Васил[ьевич] привез мне из Черновцов большую корзину с яблоками и грушами (роскошные, занимают 4/5 корзины), которыми я наслаждаюсь и сейчас. Вечером мы вновь болтаем с Мих[аилом] Васил[ьевичем], а позавчера – 29-го – он меня покинул, зовя к себе в Черновцы в гости… он на автомобиле махнул направо, а я верхом с Серг[еем] Иван[овичем] поехал налево – в 5-й (Акк[ерманский]) полк. Вот, кажется, и все, заслуживающее внимания. Вчера – 30.X – я пробыл дома за бумагами и вечером получил известие, что генер[ал] Эрделли назначен командовать 64-й пех[отной] дивизией; хотя я был уверен, что мне трудно удержаться на дивизии, но известие меня несколько кольнуло: стало жаль положенного труда, и не потому что трудился (с этим примириться можно), но жаль труда, который: 1) еще не кончен и 2) который может быть испорчен или неопытностью (Эрделли, если тот, которого мы разумеем, кавалерист и долго уже командовал 2-й гвар[дейской] кав[алерийской] дивизией), или малодушием, или нежеланием моего последователя. Конечно, в штабе корпуса (да, вероятно, и армии) подняли крик и стон на ту тему, что меня нельзя отпускать от дивизии, что лучших и более прочных рук она не найдет и т. п. Конечно, из этого ничего не выйдет, но все это очень характерно. Более всего мне жаль Серг[ея] Иван[овича], который меня очень полюбил и который ходит как в воду опущенный; он не хочет пока даже говорить командирам полков, боясь их слишком огорчить. Теперь я спокоен: карьеры мне не надо (после того как я имею белый крестик), а для дела я проработал 60 дней не покладая рук, с полным напряжением и бодрым духом; а из этих 60 дней я едва ли менее 25–30 дней пробыл в окопах… Мой «Георгий снизу», успех 23–24.X, и многое другое, что может расценить только глаз специалиста, говорит мне, что я работал недаром и достиг определенных результатов. Если это выйдет действительно (т. е. я освобожусь от этого места), я тотчас же буду хлопотать об отпуске и прикачу к моей женке.
