Я к тебе не посылаю, голубка, специальных посыльных, так как вижу, что люди из дивизии будут ехать в Петроград непрерывно, а будет надобность, пришлю специально: мне это ничего не стоит. На твои вопросы в последнем письме не отвечаю, так как 1) на многие уже ответил, 2) другие сами собою будут ясны из этого письма и ближайших. Давай, моя золотая и бриллиантовая, твои губки и глазки, а также нашу малую троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй папу, маму, Каю, Надю и пр. А.
21 октября 1916 г. [Первое]
Дорогая Женюрочка!
Боровский уже выехал, а Алексей Степанович Потапов еще будет с нами обедать, и я решил еще поболтать с тобою. Посылаю тебе карточки смотра мною 254-го Ник[олаевского] полка, снятые сестрой Чичериной и не особенно удачные. Посылаю также тебе копию моего приказа по поводу посещения мною вчера Орлиного гнезда как образчик моих официальных боевых разговоров с дивизией. Если ты сравнишь то, что я тебе написал в письме, с тем, что изложено в приказе, ты увидишь разницу, вызываемую специальными целями приказа… с женой говоришь одним языком, а с дивизией – другим, да и подробности одного и того же эпизода получают разное освещение и изложение.
Сейчас прибежала ко мне сестра здешней чайной (Союза городов), вся нервная и расстроенная: у нее в помощь всего два санитара, а солдат пить чай заходит несколько сот; из санитаров один отрубил себе палец и работать не может, с оставшимся одним она выбилась из сил. Успокоил ее и обещал дать помощь; теперь там с нею разговаривает дивиз[ионный] врач, который и организует дело. Это не первый раз, что я натыкаюсь на полную бестолковщину в постановке принятого на себя дела Союзами городов и Земским; там, где есть высокое начальство или г[ос по]да корреспонденты, они работают и стараются, – всё это, конечно, сферы, далекие от огня; а к нам сюда они выбросили целую группу одиночных (или парами) чайных сестер, устроителей колодцев или бань, или прачечных… все эти люди без призора, без инструкций, брошенные на авось. Техники придут, поговорят-поговорят и, если безопасно, пробуют что-то делать, а если мы просим высушивать окопы или построить невдалеке от них баню – они куда-то исчезают; сестры одна за другой беременеют и также тонут где-то в глубине тыла… Форменный хаос, очковтирательство, показ, что-то хотят делать, но для настоящего дела и умной его постановки нет ни искренности, ни честности, ни мужества… Какие-то безусые мальчишки (как и большинство наших уполномоченных Кр[асного] креста) разъезжают на экипажах или автомобилях… Это все уполномоченные всяких этих союзов, бездельники и ненужные люди с точки зрения дела, безнравственники по своему уклонению от окопов в великую нашу войну. А у вас крик о недопущении общественных сил к служению на войне! Кого они дурачат или обманывают, а может быть, зачем сами так слепо ошибаются? Только что пришли шесть карточек, которые тебе прикладываю, на изнанке все прописано: как и почему. Кажется, наболтался с женушкой всласть… Давай губки, глазки, а также всю себя саму и нашу боевую троицу, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Напиши мне с оказией, что у вас там нового? А.
Только что беседовал с Иван[ом] Иванов[ичем]. Во что тебе теперь обходится день? Напиши.
21 октября 1916 г. [Второе]
Женюрка!
Сейчас беседовал с Иван[ом] Ивановичем и выпытал у него все, что он мог дать. Он говорит, что он оба раза не видел Кириленка, и это меня очень заволновало. Почему, где Кириленок был? Здоров ли он? Тон его рассказов очень хороший: девочка толстая, краснощекая и болтунья, Генюша рассказывал, как ему удалось получить тройку, правда при очень трудных для всего класса обстоятельствах… Про тебя говорит, что ты не из толстушек, но живая и, по-видимому, здоровая. Какая Кая, так и не понимаю: ту племянницу, которая сейчас у нас, называет блондинкой (это, положим, так) и толстой. Неужто Кавка потолстела! Как это несвоевременно в наш нервный век, век великих исканий и глубоких душевных потрясений… потолстела! Прямо совести у девки нет никакой и страшная отсталость!
Он много мне говорил про дороговизну жизни. Приведи, милка, мне отчет за какой-либо период (у тебя ведь каждая булавка на счету… на 10 или 100, напр[имер], руб.); во что вам теперь обходится обед? Ив[ан] Иван[ович] Таню называет: «Там у вас какая-то… не молодая и не старая». Скажи Татьянке, что если она мне будет надоедать, я буду ее называть «какая-то… не молодая, не старая».
Сейчас за обедом у нас обедал здешний батюшка, румын по происхождению. Очень интересный человек. Он православный, как большинство в Буковине, а не униат… Потапов собирается. Обнимаю, целую и благословляю вас.
Ваш отец и муж Андрей.
P. S. Ив[ан] Иван[ович] подметил, что ты все-таки нервничаешь… Ах ты, мой жён, прочный и надежный! Разве можно? А.
25 октября 1916 г.
Дорогая моя женушка!
С 23-го на 24-е ночевал на позициях, где и получил твои два последних письма – от 12 и 13.X. В первом ты пишешь, что уже 10 дней, как не получала от меня писем; это все глупая цензура наша, потому что я моей любимой женке пишу аккуратно через сутки; пропускаю этот срок разве или когда слишком некогда, или когда жду оказии, которая поедет в Петроград. Это тебе вручит н[ижний] чин, с которым можешь отправить ко мне шубу и валенки, больше из теплого ничего не нужно.
23-го утром проснулся и встал в 7 часов, в хороший яркий день, думал пробыть дома и заняться бумажным делом, но через полчаса со стороны 253-го Пер[екопского] и 254-го Ник[олаевского] полков, т. е. с правой половины дивизии, загудела артиллерия противника, все усиливая и усиливая огонь, а к 8 часам огонь был сильный. Тотчас же получил донесения от пехоты и артиллер[ии], что, по всем видимостям, началась артилл[ерийская] подготовка со стороны противника для атаки. Лошади были сейчас же заседланы, а твой супруг, засунув руки в рукава, стал ходить взад-вперед по лужайке, слушая «сонату Бетховена» (или еще лучше) и ожидая, что, может быть, все сведется к пустяку… но «пустяк» все трещал, как безумный, стрельба была так сильна, что стоял непрерывный гул, вероятно, каждую секунду выстрел. Стало невтерпеж, сел на лошадь, взял с собою одного из штабных офицеров (князя Мещерского) и на рысях поехал на угрожаемый пункт, эскортируемый казаками и дивизон[ным] значком.
К командиру полка приехал в 11 часов, рев артиллерийский стоял по-прежнему. Узнал, что только что на фронте 6-го (т. е. 256) и 3-го (253) полков атака была отбита, но передние окопы Орлиного гнезда, заваленные нашими и австр[ийскими] трупами (после нескольких штыковых атак), занесенные землею и пробитые сваленными деревьями, пришлось оставить и отойти в следующие. Потерпев не удачу, противник еще более усилил арт[иллерийский] огонь, готовясь ко второй атаке. Мелькнула – как молния – у меня мысль пойти на Орл[иное] гнездо, но мне доложили, что – как я и предвидел – оно отрезано огнем артиллерии, перемычка, соединяющая его с остальной позицией, вся в развалинах и что 6-я рота, направленная мною еще из штаба на помощь Гнезду, до сих пор не может туда пробиться. Тогда я решил пойти в соседний – 4-й батальон – и под свист пуль, непрерывно стонавших возле нас (руж[ейная] пуля прямо ноет – «жалится, душу ищет», говорят солдаты, – когда летит, особенно во второй половине своего пути), мы с князем тронулись в путь (командир полка остался у телефонов, до моего прибытия к какой-либо другой телеф[онной] станции, чтобы не прервалась связь, как мы говорим). Мимоходом зашел на артилл[ерийский] наблюдательный пункт, где осмотрел весь левый фланг атакуемого участка, а именно Орл[иного] гнезда, отдал распоряжения и пошутил с артиллеристами, уверявшими, что надо смотреть в их трубы, тщательно укрывшись, а я просто смотрел в свой бинокль, высунувшись за бруствер… Тут подошел к[оманди]р 3-го полка, и мы пошли в 4-й б[атальон], т. е. на правую часть атакуемого фронта. У штаба 4-го батальона встретил командира – рапорт и т. д., поздоровался с резервными ротами, а потом ходом сообщения прошел в окопы 15-й роты, которая с 14-й и 13-й ротами за полчаса до этого отбила первую атаку противника; отдельные кучки противника – одни в 5, другие в 2 человека – еще видны были лежащими несколько впереди австрийской проволоки; может быть, они были убиты или ранены и не могли отойти в свои окопы с общей отхлынувшей волной. Ребята уже успокоились, но были еще приподняты после недавней трескотни и суеты. Я поблагодарил их за работу, поговорил, кое-кого потрепал по щеке и стал с набл[юдательного] пункта бат[альонного] командира осматривать фронта. Артиллерия била немилосердно, серия выстрелов ложилась от нас влево (шаг[ов] 100–200), другая – вправо и назад, еще дальше в направлении к Гнезду стоял стон орудийный. Скоро – минут через 10–15 – офицерство (ком[андир] 15-й роты незадолго до наш[его] прихода был тяжко ранен и потерял связность речи – стал заикаться… он вертелся около меня, хотел что-то доложить, но не мог… я уговорил его идти на отдых) начало около меня шептаться: оказалось, они очень из-за меня нервничали, но боялись доложить; наконец, ком[андир] полка решился: «Вы все, В[аше] Прев[осходительство], рассмотрели… пойдемте в штаб батальона». Досмотрев, что нужно, мы (я, полк[овой] и бат[альонный] ком[ан ди]ры и князь) пошли в штаб батальона, откуда я и продолжал управлять боем. Снаряды рвались, пули свистели и ныли, деревья трещали, но здесь мы были укрыты крутыми склонами. Около 13 часов была произведена вторая атака, но и она была отбита. После этого противник решил сузить фронт атаки и артилл[ерийской] подготовки, решив обрушиться исключительно на Орл[иное] гнездо и соседнюю с ним 16-ю роту. Началась кошмарная арт[иллерийская] подготовка: блиндажи и окопы были сровнены с землей, лес уничтожен, телефоны перебиты, кухон[ные] котлы разбиты… это продолжалось часа 2–2,5. Я иногда нет-нет говорил по телефону со своим тезкой (Андр[еем] Агап[итовичем], командир 1-го бат[альона], Гавриленко), когда минут на 5–10 удалось восстановить один из трех телефонов, и потому видел, что он духом не падал… Ком[анди]ру полка, с которым он на «ты», он отвечал даже шутками, напр[имер]: «Ну, Андрей, как у тебя там?» – «Ничего, Вася, настоящий иллюзион». На что Вася (его нач[альник] и командир полка) отвечал: «Ну, смотри там, держись». И, конечно, такая фраза была сильней какого-либо повелительного приказа. Между 15–16 часами произошла 3-я атака, но направленная исключительно на Гнездо. В передней его части каким-то чудом успевшая пробиться одна полурота 6-й роты и брошенная на поддержку приняла удар в штыки и в схватке вся почти погибла, но места не сдала: по правую сторону на первой роте противник пробился до самых окопов, захватил пулемет, но из резерва, до сих пор сохраненная, двинулась вторая рота (с рот[ным] ком[андиром] Спиваковым и мл[адшим] оф[ицером] Воробьевым… на карточке они снялись оба, Воробьев – актер, показывающий зубы), и произошла страшная штыковая бойня, в результате которой пулемет был отобран и австрийцы сброшены вниз… но – ценою смерти Спивакова и Воробьева, павших в штыковой схватке. В результате, мы всюду удержали положение: противник истратил 16–20 т[ысяч] снарядов, имел задачу захватить всю нашу позицию, но не взял ни клочка и уложил склоны Ор[линого] гнезда сотнями трупов. Начинало смеркаться, противник истрепался, и наступало затишье. Я проводил напутственными словами 8-ю роту, шедшую на поддержку Орл[иному] гнезду, и пошел спать к ком[анди]ру полка. То, что мною описано, в печати изложено так (от 23 октября или около): «В районе Кирлибабы противник атаковал расположение одного из наших молодых, но доблестных (253-й Перек[опский]) полков в 3,5 верстах к востоку от этого пункта, но был отбит, атака была повторена дважды, причем во время последней атаки против[ник] ворвался в наши окопы и захватил 1 пулем[ет], но… и т. д.»
