Впереди узкий, метров семьдесят, вход в шхеру. На правом берегу – снова неверный свет спички или небольшого факела. И впереди, в глубине шхеры, фонарь не горит, указывая путь. Подозрительно все это, беспокойно – не в ловушку ли он лезет?
Тихон решил развернуться в середине шхеры, в самом широком ее месте. Если начнут стрелять или пойдет что-нибудь не так, он даст полный газ и выскочит из шхеры, как пробка из бутылки.
Решив так, Тихон почувствовал себя гораздо увереннее. Он развернул самолет носом к выходу, не заглушив мотор, оставив его работать на холостых оборотах.
Он снова выбрался в носовой отсек. Оттуда видно и слышно лучше, а кроме того, есть пулемет ШКАС на вертлюге. В случае чего он и сам за себя постоять сможет. Не пушка, конечно, но и немцы затащить орудие в шхеру не смогут. Если только поверху, на скалы поставят, так ни одна пушка сверху вниз стрелять не сможет, отрицательное склонение обычно несколько градусов.
С узкой полоски берега закричали:
– Эй, ближе давай!
– Ты кто? Назовись! – крикнул в ответ Тихон.
– Ты моего имени все равно не знаешь.
– Если ты из той группы, что я забрасывал, то мою фамилию должен знать!
В ответ – матерок. Конечно, на берегу русский, немцы так витиевато выражаться не могут. Но свой ли? Среди русских пленных или предателей хватало, взять тех же власовцев из РОА.
Пять минут после посадки уже истекли, и надо срочно решать, что делать.
– Хорошо, я подплыву к берегу. Сколько вас?
Тихон помнил – «особист» говорил о четверых, так что этот вопрос – своего рода проверка. Если ему сейчас назовут другое число, он без колебаний пойдет на взлет.
– Четверо!
Сходится. Тихон нырнул в кабину, и самолет описал полукруг. От его носа до берега оказалось всего несколько метров, но ближе нельзя. Ткнется самолет носом, своей подводной частью в камень – пиши пропало. В пробоину будет поступать вода, и взлететь уже невозможно.
– Ближе давай, у нас с собою груз.
– Не могу, – твердо сказал Тихон.
В прошлый раз разведгруппа выбиралась на крыло и с него прыгала на землю. Сейчас взобраться на крыло не получится, высоко. Но и из воды попасть в салон «амбарчика» без помощи будет очень непросто.
Человек на берегу разделся догола, и его светлая фигура сразу выделилась на фоне окружающих его скал. А другие как же? Почему все время один с ним разговаривает?
Человек бросился в воду. Несколько секунд – и он уже у самолета.
– Держи, летун! Помогать будешь, одному мне не справиться.
Сверху, в круглое отверстие люка, прямо на Тихона свалилась небольшая и мокрая бухта веревки.
– Ты привяжи ее к чему-нибудь.
Тихон привязал конец веревки к вертлюгу пулемета.
Человек выбрался на берег. Оттуда донеслась короткая возня, а затем – плеск воды.
– Принимай осторожнее, тяжелый.
Ба! Так это обвязанное поперек груди тело в немецкой форме! И что странно – руки связаны, во рту кляп. Пленный?
Тихон с трудом втянул его на фюзеляж и перекинул в люк. Пленный ударился, застонал. С великим напряжением сил Тихон протащил его через дверцу в пилотскую кабину, потом – в третий, средний, отсек самолета. Там находилось масло и бензобак, но было место и для того, чтобы втиснуть туда человека. Именно туда он пленного и определил. Тесно, но полет можно выдержать.
Снаружи по корпусу уже раздавались удары кулаками:
– Принимай!
На этот раз это был разведчик, раненный в плечо – бинты были наложены прямо поверх немецкой формы. Он был в сознании и постанывал сквозь стиснутые зубы, по-видимому, потерял много крови. Лицо его было бледным, и помогать Тихону разведчик был не в силах.
Тихон развязал обвязывающую раненого веревку и затащил его в пилотскую кабину. Там было сиденье, и предназначалось оно для летчика-инструктора в учебных полетах – перед ним устанавливали съемный штурвал. Там же в полете мог находиться летчик-наблюдатель при ледовой разведке.
Третий разведчик и вовсе испугал Тихона. Дотронувшись до него, пилот пришел в ужас – тот был холодным, неживым.
– Он же мертвый! – крикнул Тихон «отправляющему» ему пассажиров разведчику.
– Помоги забраться! – вместо ответа услышал пилот.
Последний из группы ухватился за протянутую Тихоном руку, взобрался в самолет и втащил за веревку узел с одеждой. С него ручьем текла вода, а самого трясло от холода.
– Да, мертвый! Командир наш… Что, бросать его? Мы его десять километров несли! Закон в разведке такой – своих не бросать. Взлетай! Времени нет, егеря на хвосте!
– Обвязывайся веревкой и прыгай за борт!
– Ты что, летун, рехнулся?
– Надо самолет бортом к берегу развернуть! – крикнул ему в ухо Тихон. – Заднего хода у меня нет!
Разведчик обвязался веревкой и спрыгнул с «амбарчика». Вода была ему по плечи. Упершись ногами в камни на дне, он закряхтел-замычал от напряжения, и нос самолета стал медленно отворачиваться от берега. Ну, еще немного!
Когда появилась возможность развернуть самолет двигателями и рулями, Тихон свесился за борт:
– Хорош! Давай руку!
Однако разведчик обессилел уже до такой степени, что, поднимая руку, он не удержался и упал в воду.
Тихон подтянул его за веревку и буквально втащил в салон самолета.
Разведчик вцепился руками в край люка, тело его била крупная дрожь, и Тихону было слышно, как его зубы стучали от холода. Он без церемоний дернул его за ногу – больше ухватиться было не за что. Был бы ремень, получилось бы сподручнее.
В носовом отсеке тесно. Тело убитого командира лежит, и рядом место – только ступни поставить.
Тихон втолкнул разведчика в пилотскую кабину и закрыл дверцу. Убитому, лежащему в носовом отсеке, холод не повредит, а разведчику надо где потеплее. И единственное место, куда его можно поместить, так это в третий отсек, рядом с пленным, возле маслобака. Есть еще место в четвертом, где хвостовой пулеметчик сидит, но там щели, да и ветер в полете сильный. Без мехового комбинезона, мокрый и замерзший, разведчик в сосульку превратится.
Тихон просто упал в свое кресло. Времени пристегивать парашют уже не было, да и смысла – тоже. Ежели собьют, как он выпрыгнет, коли в салоне у него разведчики? Если уж суждено будет погибнуть, то всем.
Дал газ, правую педаль вперед, и самолет описал на воде полукруг. Смутно был виден выход из шхеры, да и то по отблеску звезд на воде. Медленно двинулся вперед. Своеобразные ворота из скал были уже совсем рядом, когда раздался звонкий щелчок по металлу, за ним – другой.
Тихон насторожился, но природу звуков понять не смог.
