Раскинув руки и ноги в стороны, Тихон прекратил беспорядочное падение. Поднял голову вверх – «худой» начал разворот со снижением в его сторону. Плохо! Стоит открыть парашют, как этот гад начнет стрелять.
Тихон кинул взгляд вниз – земля стремительно надвигалась. Медлить было нельзя, иначе парашют раскрыться не успеет. И из двух зол выбирают меньшее…
Он рванул вытяжное кольцо. Раздался легкий хлопок – это сработал вытяжной парашютик. Сразу за ним – сильный хлопок и удар: раскрылся основной парашют.
Тихон поднял голову. Купол расправился полностью и погасил скорость. Ба! В стороне, в паре километров от аэродрома висел в воздухе еще один купол, оранжевый, явно немецкий. И пилот уже приземлялся…
Тихон только успел сгруппироваться и согнуть ноги в коленях, как почувствовал удар о землю. Удар сильный, болью отозвавшийся в спине. Упав на бок, Тихон подтянул стропы, чтобы купол погас и его уже не волокло по земле.
«Мессер» спикировал, успев дать очередь из пулеметов. Пули прошли рядом, но не задели.
Пикировщики отбомбились, повернули на запад, и шум их моторов постепенно стих.
Тихон попробовал подняться, но боль в спине была настолько сильной, что у него перехватило дыхание. Медленно, с перерывами, упираясь руками в колени, но он все же поднялся. Отстегнул привязные ремни подвесной системы. Посмотрел в сторону аэродрома, а там несколько дымных столбов в небо поднимаются. Он понимал, что, кроме самолетов, гореть на аэродроме нечему. Если бы немцы в склад с горючим угодили, был бы взрыв и сильный пожар.
От аэродрома в его сторону уже мчалась «полуторка», в кузове – несколько технарей.
– Живой? А то мы уж и не чаяли… Видим – сел на парашюте, а «мессер» по тебе стрельбу открыл. Зенитчики по нему стрелять начали, да только одна установка осталась, остальные под бомбами погибли. Садись.
– Не могу. Спина очень болит, помогите.
Неловко было Тихону произносить эти слова. Молодой, ранений нет, а помощи просит.
Технари подняли его на руки и уложили в кузов грузовика.
– Ваня, трогай, только потихоньку и сразу к медпункту.
– Понял уже.
Машина поехала медленно, но все равно каждая кочка отдавалась в спине Тихона острой болью. Чтобы не закричать, он стиснул зубы.
Наконец грузовик остановился у медпункта, и Тихона осторожно сняли. Раньше он не мог видеть аэродром, мешали борта грузовика, а теперь успел окинуть взглядом. На взлетной полосе – воронки, дымятся разбитые самолеты – два он точно увидел. В полку и так самолетов не хватало, а теперь два сгорело, и его истребитель уничтожен.
Рядом с медпунктом – раненых человек десять. Кто-то стоит, придерживая окровавленную руку, но большинство лежит на земле. Вокруг них санитары суетятся, по очереди в медпункт заносят. Сначала – тяжелых, с осколочными ранениями в голову, грудь и живот, потом – тех, кто ранен в руку или ногу.
Тихон попал последним: кровотечения нет, и санитары не торопились.
Полковой врач осмотрел и вынес вердикт:
– В госпиталь надо, рентген делать. Подозреваю повреждение позвоночника.
– А в полку отлежаться нельзя? Я все равно «безлошадный».
– А вдруг что-нибудь серьезное? Инвалидом станешь, ходить не сможешь, не то что летать.
Такая перспектива Тихона не устраивала.
Двумя грузовиками раненых и контуженых отправили в тыл. Технари подсуетились, где-то раздобыли матрац, положили его под Тихона, чтобы лежать было помягче и не так трясло.
До госпиталя добирались четыре часа по разбитым дорогам. Один из раненных в грудь дорогу не перенес, умер.
Когда в госпитале дошла очередь до Тихона, хирург заявил:
– Было бы ранение – прооперировали бы. Но профиль у нас не тот. Отправим дальше в тыл.
Вечером Тихона погрузили на санитарный поезд, на верхнюю полку. Поезд то и дело останавливался и подолгу стоял на полустанках, пропуская встречные эшелоны – на фронт везли боевую технику, пополнение, боеприпасы. Такие поезда именовали «литерными» и пропускали их вне очереди.
Во время остановок с санитарного поезда выгружали умерших от ран бойцов – Тихон сам видел в окно. Крытый грузовик подходил к вагонам не со стороны перрона, чтобы народ не видел.
Ни одна война не обходится без жертв, к сожалению. У каждого убитого и умершего от ран были семьи, родня. Овдовели жены, осиротели дети. Не у всех погибших были при себе документы – оказались утеряны, кровью залиты, сгорели… Таких хоронили в братских могилах под скромной фанерной табличкой с надписью: «Похоронено сорок два безымянных бойца». И дата.
Поезд прибыл в Ковров, в тыловой госпиталь. Часть раненых выгрузили здесь, оставшихся повезли на поезде дальше.
Ковров был небольшим городом Владимирской области и известен был своим оружейным заводом, на котором выпускали пулеметы.
Раненых поместили в госпитале, бывшем помещении школы, и уже на второй день Тихону сделали рентген.
– О, батенька, да у вас компрессионный перелом позвонка! – сказал лечащий врач. – Будем делать вам гипсовый корсет и постельный режим.
– Надолго? – испугался Тихон.
– Месяца на три, я полагаю.
В гипсовальной его, как египетскую мумию, замотали бинтами, сверху наложили слой гипса, затем – снова бинты. Грудную клетку сковало от шеи и до поясницы, возможность глубоко вздохнуть исчезла, как будто его заковали в железный панцирь.
Санитары перевезли Тихона в палату, где уже находились такие же бедолаги. «Лежачих» ранбольных собирали в одной палате – так санитарам проще было ухаживать за ними.
Тихону кололи витамины, и первые несколько дней он отсыпался. Ни налетов, ни стрельбы – тишина. Можно сказать, почти санаторий, только скучно.
В коридоре висел репродуктор, и, когда передавали сводки Совинформбюро, открывали двери во все палаты. Ранбольные слушали, потом обсуждали. Для многих перечисленные населенные пункты не были чем-то далеким, отвлеченным: в этих городах или селах они воевали, там их ранило.
Дым в палатах стоял столбом. Лежачим больным хоть и запрещали курить, но строго не спрашивали. Ходячие же курили в саду возле госпиталя.
Самое противное для Тихона началось через неделю, когда кожа под корсетом начала чесаться и просто зудела. Кожа под корсетом не дышала, и помыться возможности не было, гипс расползется. И почесать было невозможно, так бы корсет и разодрал. Опытные раненые посоветовали ему найти проволочку.
– Делаешь выдох, проволочку засовываешь под корсет и чешешь, – дали они совет.
Теперь Тихон уже считал дни, когда, наконец, придет время снимать гипсовый панцирь.
Три месяца показались ему вечностью. Но все-таки пришел тот счастливый день, когда гипсовый корсет сняли.
