С началом дурного расположения духа спальня князя преобразилась — знакомые с его затеями служители растащили мебель к стенам и высвободили посередке достаточно места, чтобы соревновались в высоких прыжках ярмарочные прыгуны или выстроился ямщицкий хор. Сам хозяин спальни полулежал на огромной кровати, перестилать которую запретил, так что среди смятых простынь валялось самое разнообразное его имущество, включая недогрызенные соленые огурцы и бриллианты без оправы. На прикроватном столике соседствовали большой ананас, миска с тертой редькой и овальный портрет государыни, обыкновенно носимый Светлейшим на груди.
В спальне шло сражение князя с хандрой, которая пока что одолевала.
Светлые кудрявые волосы Потемкина, третий день не чесаные, разметались по плечам, лицо малость опухло, он хмурился, невзирая на потешное зрелище, своего рода диковинку, которую кто-то из приближенных отыскал еще на Масленицу в балагане.
Светлейший пытался развлечься борьбой двух карликов, которые, схватившись, приплясывали, делали друг другу подножки, подпрыгивали и повизгивали. Это была новая забава, которой он собирался потчевать гостей: карлики, окончив драку, скидывали частично пестрое тряпье и оказывались одним человеком, который, имея пришитые к заду две тряпичные головы и там же расположенные четыре ручонки, весьма ловко ходил на прямых ногах, упираясь руками в пол.
— Не смешно, сударь, — сказал по-французски человек в черном, для коего нарочно установили в комнате черный стул и выставили на стол черный кубок.
— Полагаешь, Мосенька? — по-русски спросил Григорий Александрович. Мосс его отлично понял.
— Уныло. Долго и невнятно.
— Сам ты уныл и невнятен. Вот ты и есть моя хандра во плоти. А государыне, может, понравится, — Светлейший перешел на французский.
— Государыня не любит уродов.
— Так то не урод, а ловкач.
— Однако ж не смешной, а скучный.
— Ты прав, черный черт, разлюбезная моя хандра. Убрать дурака, — распорядился Светлейший. — А вы, господин Мосс, уверены, что новый сатирический журнал, который уже обошелся нам чуть ли не в полтысячи рублей, развеселит Ее Величество?
— Это славная игрушка. Весь двор будет разгадывать шарады наших типографщиков, ваше сиятельство. Это игрушка опасная, потому первые номера будут в большой моде.
— Для того чтобы выпускать эту твою «Кабалистическую почту» хотя бы год, нужен штат сыщиков человек с полсотни — разнюхивать, кто проворовался да которая с чужим мужем спит. Мне денег-то не жаль, я больше во дворце за час проиграю, чем журналишка в год обойдется. Да ведь шутка, как девица, хороша, покамест она свеженькая, ежели ее год подряд повторять — надоест, и читатель затоскует: ну, еще один судья взятки берет, еще одна дура мужу рога наставила, скучно!
— Вы изволили читать гранки первых номеров и от души веселились…
— Хорошо веселье! — воскликнул Светлейший. — Дансерку убили, полиция никак до правды не докопается, а твои типографщики, вишь, самые умные! Откуда разнюхали, что девка была брюхата? Кого заподозрили? Да любезный наш Степан Иванович тут же встрянет, и выйдет им эта журнальная затея боком.
Мосс преспокойно достал черную табакерку и взял понюшку табака, чихнул, покрутил носом, промокнул ноздри черным платком, обшитым черными кружевами.
— Так ведь то и потребно, — сказал он. — Шум надобен, шум. Иначе выйдет, как с этим плясуном двуглавым — потоптался, распрямился, поклонился, а публика, посмеявшись, тут же и забыла. Шутка должна быть остра, зла и опасна, тогда только от нее будет польза. Впрочем, главный из типографщиков домогался встречи с вашим сиятельством. Пусть он вас убеждает, а я посижу, послушаю да посмеюсь. Это будет забавнее вашего уродца.
— То бишь, не ты меня, а я тебя смешить буду? Так кто из нас кому должен деньги платить? — возмутился Потемкин и тут же рассмеялся. — Нет, ты из всех шутов — редчайший и необыкновеннейший, сударь! Где твой типографщик?
— В прихожей. Готов развлекать ваше сиятельство.
— Вели позвать. Пусть развлекает!
Вошел Световид, одетый богато, в дорогом хорошем парике, который даже не всякий парикмахер распознал бы. Войдя, поклонился с ловкостью придворного кавалера, невзирая на большой сверток под мышкой.
— Это типографщик? — спросил озадаченный Светлейший. — А что ж не чумазый? Да его можно с государыней за карточный стол сажать! Кто таков?
— Господин Ша, — ответил Мосс. — Далее выговорить не могу. Рекомендую — он мой соблазнитель. «Каббалистическая почта» и переписка сильфов — порождение его извращенного рассудка. Он уговорил меня, как кавалерист — деревенскую девку.
— Ваше сиятельство, позвольте мне самому рекомендоваться, — сказал Световид тоном человека, побывавшего во многих смутных обстоятельствах и умеющего уверенно говорить с самыми разными людьми. — Я — Тропинин Дмитрий Иванович, сын майора Тропинина, к вашим услугам. Господин Мосс был так любезен, что очень быстро устроил эту встречу, и ежели ваше сиятельство ищет сегодня развлечений — у меня есть славная история, в коей участвуют и злодеи, и типографщики, и дансеры, и гвардейцы.
Его французский язык был безупречен.
— Весь Петербург знает, что коли вы, сударь, целыми днями сидите дома без штанов, облачившись в турецкий халат, в обществе чудаков и уродов, то вас непременно следует развлекать, — заметил Мосс.
— Будет тебе, Моська, на слона брехать, — по-русски отрубил Потемкин. — Постой, сударь… то есть как это — Тропинин? Тропинина я знавал!
— Я его сын, ваше сиятельство. Но отца и мать не помню. И я охотно бы развлек вас нашей семейной историей, которая будет почище готического романа.
— Сказывай, — подумав, приказал Потемкин. — Да по-русски. А то этот мой Моська непременно рассуждения примется вставлять. Оно хоть и остроумно, да обременительно.
— Ваше сиятельство, вся эта история с сатирическим журналом понадобилась мне для того, чтобы вывести на чистую воду семейство обманщиков и убийц. Но велик Господь — я достиг цели иным способом. Мне не пришлось пугать злодеев журнальными статейками, чтобы они переполошились и понаделали роковых ошибок. Теперь доказательства вины их у меня в руках, благоволите посмотреть…
Световид с поклоном протянул Потемкину два конверта. Тот вынул сложенные бумаги, развернул, прочитал первые строчки.
— Да это ж духовные! Два завещания!
— Да, ваше сиятельство. Искал я следы одного завещания, а Господь послал сразу два.
— Раб Божий Петр… роду Лисицыных… кто он тебе?
— Родной дед, ваше сиятельство. А второе завещание — госпожи Захарьиной, родной моей бабки.
— И Захарьину помню, причудливая была дама. Постой, что ты врешь! Она ж бездетной скончалась!
— У нее была дочь от моего покойного деда. При себе она дитя держать не могла, девицу дед воспитал. Все знали, что матушка — его дочь, а от кого — он скрывал. Он выдал ее замуж за майора Тропинина, а когда родители мои скончались — растил меня в своем доме и дал хорошее образование. С госпожой Захарьиной он условился, что ее имущество будет завещано дочери, а в случае ее смерти перейдет ко мне. Но, как я понимаю, тогда ее здоровье пошатнулось, она стала заговариваться, и дед здраво рассудил, что лучше завещание держать у себя. Так они и лежали вместе, эти два завещания, до той ночи, когда дед скончался. Другие его дети, Николай Лисицын и дочь Марья, в замужестве княгиня Ухтомская, знали, что большую часть имущества дед завещал мне, и заготовили подложное завещание. Один из служителей, подкупленный ими, тайно известил их, что дед близок к кончине, и они приехали, чтобы сразу забрать истинное завещание и подменить фальшивым. Прозвание этого человека — Яков Матвеев. Но другой служитель, преданный и деду моему, и мне, сумел вынести оба конверта из спальни. За ним погнались, его ранили, он провалился под лед. Преследователи решили, что и завещание погибло вместе с ним. Но он чудом спасся — лед под ним треснул уже на мелководье, а рядом случился добрый человек, который вытащил. Дело было на Васильевском острове, в том его конце, где живет простой народ, мещане, доктора там и теперь редко встречаются, а тогда — тем паче. Раненый умер, а оба конверта, случайно угодив в кучу старых журналов, пролежали там до сего дня. А сегодня чудом попали ко мне.
