Ты меня в дурака превратила,
Ты плакать меня заставила,
Ты смеялась надо мной и лукавила,
Почему ты не знала, девушка, золотого
Старого правила.
– Во что играете? – спросил я игроков.
– В ведьму, – ответил отец Кили.
Он относился к игре серьезно. Он хотел выиграть, я увидел, что у него на руках дама пик, ведьма.
Я, наверное, показался бы более человечным, вызвал бы больше сочувствия, если бы сказал, что в тот момент у меня голова пошла кругом от ощущения нереальности происходящего.
Извините.
Ничего подобного.
Должен признаться в ужасном своем недостатке. Все, что я вижу, слышу, чувствую, пробую, нюхаю, – для меня реально. Я настолько доверчивая игрушка своих ощущений, что для меня нет ничего нереального. Эта доверчивость, стойкая, как броня, сохранялась даже тогда, когда меня били по голове, или я был пьян, или был втянут в странные приключения, о которых не стоит распространяться, или даже под влиянием кокаина.
В подвале Джонса Крафт показал мне фотографию фон Брауна на обложке «Лайф» и спросил, знал ли я его.
– Фон Брауна? – спросил я. – Этого Томаса Джефферсона космического века? Естественно. Барон танцевал однажды в Гамбурге с моей женой на дне рождения генерала Вальтера Дорнбергера.
– Хороший танцор? – спросил Крафт.
– Что-то вроде танцующего Микки Мауса, – сказал я. – Так танцевали все крупные нацистские деятели, когда им приходилось это делать.
– Как ты думаешь, он бы сейчас тебя узнал? – спросил Крафт.
– Уверен, что узнал бы, – сказал я. – С месяц назад я наскочил на него на Пятьдесят второй улице, и он окликнул меня по имени. Он очень поразился, увидев меня в таком плачевном положении. Он сказал, что у него много знакомых в информационном бизнесе, и предложил подыскать мне работу.
– Ты бы в этом преуспел.
– Вообще-то я не чувствую мощного призвания заниматься перепиской с клиентами, – ответил я.
Игра в карты кончилась, проиграл отец Кили, он так и не смог отделаться от жалкой старой ведьмы – пиковой дамы.
– Ну и ладно, – сказал отец Кили, как будто он много выигрывал в прошлом и собирается и дальше выигрывать. – Всего не выиграешь.
Вместе с Черным Фюрером он поднялся наверх, останавливаясь через каждые несколько ступенек и считая до двадцати.
И теперь Рези, Крафт-Потапов и я остались одни.
Рези подошла ко мне, обняла меня за талию, прижалась щекой к моей груди.
– Только представь, дорогой, – сказала она.
– Что? – сказал я.
– Завтра мы будем в Мексике.
– Гм.
– Ты чем-то обеспокоен.
– Обеспокоен.
– Озабочен, – сказала она.
– Тебе тоже кажется, что я озабочен? – сказал я Крафту. Он все еще изучал панораму доисторического болота в журнале.
– Нет, – сказал он.
– Я в обычном, нормальном состоянии, – сказал я.
Крафт показал на птеродактиля, летающего над болотом.
– Кто бы мог подумать, что такое чудовище может летать? – сказал он.
– А кто бы мог подумать, что такая старая развалина, как я, может покорить сердце такой прелестной девушки и, кроме того, иметь такого талантливого верного друга?
– Мне так легко тебя любить, – сказала Рези. – Я всегда тебя любила.
– Я как раз подумал… – сказал я.
– Расскажи мне, о чем ты подумал, – попросила Рези.
– Может быть, Мексика не совсем то, что нам нужно, – сказал я.
– Мы всегда сможем оттуда уехать, – сказал Крафт.
– Может быть, в аэропорту Мехико-сити мы можем сразу пересесть на реактивный самолет.
Крафт опустил журнал.
– И куда дальше? – спросил он.
– Не знаю, – сказал я. – Просто быстро куда-то отправиться. Я думаю, меня возбуждает сама мысль о передвижении, я так долго сидел на месте.
– Гм, – сказал Крафт.
– Может быть, в Москву? – сказал я.
– Что? – сказал Крафт недоверчиво.
– В Москву, – сказал я. – Мне очень хочется увидеть Москву.
– Это что-то новое, – сказал Крафт.
– Тебе не нравится?
– Я… я должен подумать.
Рези стала отодвигаться от меня, но я держал ее крепко.
– Ты тоже об этом подумай, – сказал я ей.
– Если ты хочешь, – сказала она едва слышно.
– Господи! – сказал я и как следует тряхнул ее. – Чем больше я об этом думаю, тем это становится привлекательнее. Мне бы в Мехико-сити и двух минут между самолетами хватило.
Крафт встал, старательно сгибая и разгибая пальцы.
– Ты шутишь? – спросил он.
– Разве? Такой старый друг, как ты, должен понимать, шучу я или нет.
– Конечно, шутишь. – сказал он. – Что тебя может интересовать в Москве?
– Я бы попытался найти одного старого друга, – сказал я.
– Я не знал, что у тебя есть друг в Москве.
– Я не знаю, в Москве ли он, но где-то в России, – сказал я. – Я бы навел справки.
– Кто же он? – спросил Крафт.
– Степан Бодовсков, писатель.
– А… – сказал Крафт. Он сел и снова взял журнал.
– Ты о нем слышал? – спросил я.
– Нет.
– А о полковнике Ионе Потапове?
Рези отскочила от меня к дальней стене и прижалась к ней спиной.
– Ты знаешь Потапова? – спросил я ее.
– Нет.
– А ты? – спросил я Крафта.
– Нет, – сказал он. – Расскажи мне о нем.
– Он – коммунистический агент, – сказал я. – Он хочет увезти меня в Мехико-сити, где меня схватят и отправят в Москву для суда.
– Нет! – сказала Рези.
– Заткнись! – сказал ей Крафт.
Он вскочил, отбросив журнал, и пытался вытащить из кармана маленький пистолет, но я навел на него свой люгер.
Я заставил его бросить пистолет на пол.
– Глянь-ка, – сделав удивленный вид, сказал он, словно был здесь ни при чем. – Прямо ковбои и индейцы.
– Говард, – сказала Рези.
– Молчи! – предупредил ее Крафт.
– Дорогой, – сказала Рези плача, – мечта о Мексике – я надеялась – она станет реальностью. Нас всех ждало избавление! – Она раскрыла объятия. – Завтра, – сказала она тихо. – Завтра, – прошептала она снова.
